Одиссей Полихроніадесъ

Вотъ какъ иногда люди самые осторожные могутъ поступать необдуманно въ ущербъ своимъ интересамъ.

Бдный отецъ мой! Бдный отецъ!

VIII.

Отецъ разсказалъ доктору о своемъ разговор съ г. Бакевымъ! Онъ полагалъ, что управляющій русскимъ консульствомъ очень недоволенъ имъ и что теперь приличне будетъ ему вовсе не хать на островъ.

Но Коэвино вышелъ изъ себя и воскликнулъ, что отецъ мой судитъ слишкомъ по-гречески.

— Греки, — кричалъ онъ, — до того обезумли отъ политики и тяжбъ, что не умютъ вовсе отдлять дловыхъ отношеній отъ личныхъ. Но Бакевъ, каковъ бы онъ ни былъ, Бакевъ все-таки русскій! Онъ все-таки сынъ великой имперіи, онъ дитя общества, въ которомъ умютъ жить, забывая политическіе оттнки и дла. Это не то, что здшніе ваши маленькіе презрнные народцы!.. Не греки, не сербы и не болгаре, которые лопаются съ досады, что ихъ мало… Это не то, что вы! не то, что вы! Я говорю теб, русскіе не то, что вы! — кричалъ онъ съ пной у рта.

Отецъ уступилъ. Гайдуша взяла корзину съ виномъ, фруктами и сладостями, и мы вс четверо сли въ лодку и похали.

Погода была осенняя, но прекрасная; чуть-чуть прохладная, лучше чмъ бываетъ лтомъ.

На остров мы нашли уже цлую толпу слугъ изъ русскаго консульства, повара, который готовилъ что-то въ монастырской кухн, и партію цыганъ-музыкантовъ. Вскор вслдъ за ними пріхалъ и г. Бакевъ съ Бостанджи-Оглу и тмъ самымъ Исаакидесомъ, который имлъ тяжбу съ племянникомъ Абдурраима-эффенди и не хотлъ доставлять Бакеву врныхъ свдній. Они привезли съ собой тоже вина хорошаго и портера. Недоставало только Чувалиди. Его Коэвино пригласилъ, чтобы доставить удовольствіе отцу. Впрочемъ и самъ докторъ, открыто и везд называя Чувалиди мошенникомъ, чрезвычайно уважалъ его умъ, его начитанность и умнье вести себя въ обществ.

— И еще за то, — говорилъ докторъ, — что онъ одвается чисто и хорошо; приличенъ и похожъ боле на турецкаго чиновника, чмъ на греческаго патріота.

Немного погодя и лодка Чувалиди причалила къ берегу. Докторъ приказалъ музыкантамъ играть. Цыгане запли по-турецки:

Ахъ! Аманъ! аманъ! мой багдадскій другъ,Ахъ! какъ лтомъ гулять хорошо…

Печальныя впечатлнія этого утра понемногу разсивались. Я видлъ, что разговоръ между старшими оживлялся; замтилъ, что г. Бакевъ смялся и говорилъ благосклонно съ моимъ отцомъ; видлъ также, что и самъ отецъ, слушая музыку и турецкія псни, понемногу свтллъ и успокоивался. Любя бднаго отца моего всмъ сердцемъ, я обрадовался; забылъ все худое и предался вполн блаженной беззаботности…

Я выпилъ въ сторон съ кавассами немного вина и началъ пть вмст съ цыганами вс т псни, которыя зналъ; а зналъ я ихъ много еще съ дтства.

Завтракъ на открытомъ воздух былъ очень оживленный. Музыка все время играла.

Отца, какъ старшаго по возрасту, посадили на лучшее мсто. Самъ г. Бакевъ любезно сказалъ ему:

— Мы вс яніоты; а вы гость. Займите мсто предсдателя.

Докторъ снялъ съ головы отца феску и воскликнулъ съ восторгомъ:

— Клянусь честью, я крпко люблю твою почтенную плшь, мой добрый Полихроніадесъ! Люблю твои сдые волосы, спадающіе по бокамъ такъ низко. Взгляните, м-сье Бакевъ, разв онъ не похожъ на великаго французскаго поэта Беранже? Клянусь честью! Взгляните вс… Это самъ Беранже!

Съ этими словами докторъ сорвалъ втвь плюща, который стелился не подалеку по скал, свилъ ее внкомъ и увнчалъ отца, восклицая: «Беранже!»

— Я твоего француза Беранже не знаю и объ немъ не слыхивалъ, любезный мой другъ, — отвчалъ отецъ смясь. — Можетъ быть онъ былъ іезуитъ какой-нибудь…

— О! о! — закричалъ Коэвино, простирая съ хохотомъ руки къ небу. — О! Беранже іезуитъ! Беранже — пвецъ веселой доброты и военной славы… «Vous, que j’appris `a pleurer sur la France!..» А! мой Беранже… мой благородный Беранже! Онъ выше Горація… Онъ полне его; онъ возвышенне!.. Могу такъ сказать… Да!

Господинъ Бакевъ пожалъ плечами и замтилъ на это доктору, что Беранже не стоитъ такъ хвалить въ наше время — онъ восхищался военною славой. «Кто же восхищается нынче военною славой? Нынче нуженъ прогрессъ, промышленность, всеобщее благо»… «Я не уважаю Беранже! Такой онъ французъ!» прибавилъ еще господинъ Бакевъ съ презрніемъ.

Меня ужасно поразила тогда эта рчь господина Бакева; несмотря на всю боязливость мою и невоинственность нашего загорскаго воспитанія, я безъ восторга не могъ читать о молодецкихъ подвигахъ нашихъ клефтовъ и въ первый разъ въ жизни услыхалъ, что военную славу неприлично воспвать въ стихахъ. Удивило меня также презрительное выраженіе Бакева: «такой французъ!» Вдь французы, говорятъ, самый образованный народъ въ мір… Что жъ это значитъ? О, какъ многому, бдный Одиссей, ты долженъ еще учиться!

Чувалиди, съ своей стороны, выразилъ такъ: