Одиссей Полихроніадесъ

— Мемуаръ прекрасный, — отвчалъ отецъ, — и написанъ высокимъ, дипломатическимъ языкомъ, которому я, по недостатку ученаго воспитанія, едва ли и судьей быть въ силахъ. Но если вы желаете, чтобъ я откровенно выразилъ мое мнніе, г. управляющій, я осмлюсь возразить одно… только одно… я спрашиваю, не полезне ли будетъ для насъ христіанъ, если высшія власти великихъ державъ будутъ извщаемы лишь о дйствительныхъ притсненіяхъ и обидахъ? Они найдутся въ обиліи. Дружественно ли или враждебно держава расположена къ христіанамъ и къ Турціи, все равно. Имя какъ можно боле фактовъ, избгая какъ можно боле увлеченій, ошибокъ и клеветы, высшія власти какой бы то ни было иностранной державы будутъ знать лучше, на чемъ основывать свои дйствія, на что надяться и чего опасаться… Ложныя свднія даютъ оружіе въ руки врагамъ, которые могутъ обвинить дипломатію въ незнаніи или въ клевет…

— Какъ такъ! — воскликнулъ, красня и мняясь въ лиц, г. Бакевъ. — Разв эти свднія ложны?

— Извините! вы желали знать правду, — сказалъ отецъ, потупляя глаза и прикладывая руку къ сердцу.

Г. Бакевъ, видимо смущенный и недовольный, обратился къ Бостанджи-Оглу и сказалъ ему: — Не вы ли провряли эти факты…

Бостанджи-Оглу покраснлъ еще боле, чмъ начальникъ его, и съ досадой обратился къ отцу моему: — Мн все подробно изложилъ Куско-бей. Куско-бей былъ самъ здсь, и многое я записалъ прямо съ его словъ.

— Вы никого больше не спрашивали? — спросилъ его отецъ.

— Кого же спрашивать? — возразилъ Бостанджи-Оглу, — Исаакидеса спрашивали. Онъ сказалъ, что не знаетъ дла этого основательно: слышалъ только, что Абдурраимъ-эффенди праве… Но Куско-бей предупредилъ меня, чтобъ Исаакидесу мы именно въ этомъ дл не врили, потому что у него есть старая тяжба съ Шерифъ-беемъ, племянникомъ Абдурраимъ-эффенди. У племянника съ дядей дла почти вс общія, и г. Исаакидесу желательно, чтобъ у Шерифъ-бея было болъше средствъ и денегъ для уплаты ему… Ему невыгодно, чтобы другіе выигрывали тяжбы противъ этой семьи. Докторъ Коэвино приходилъ нарочно три раза и тоже говорилъ въ пользу бея. Но Коэвино въ подобныхъ длахъ не человкъ…

— Конечно, Коэвино не человкъ! — подтвердилъ г. Бакевъ.

— Приходилъ еще вчера дьяконъ отъ митрополита и говорилъ также въ пользу бея, но г. Бакевъ не изволилъ снизойти…

— Разумется! — воскликнулъ г. Бакевъ, — митрополитъ Анимъ извстный туркофилъ, я же имлъ въ пользу противнаго мннія два элемента: народъ… понимаете, народъ, притсненный въ своихъ правахъ, и кого же еще?.. Куско-бея, перваго изъ здшнихъ архонтовъ. И аристократію и демократію!.. Ясно?

Отецъ молчалъ. Г. Бакевъ настаивалъ, однако, и хотлъ знать непремнно его мнніе. «Хотя бы для того, чтобы лучше опровергнуть его!» — нсколько разъ повторилъ онъ…

Тогда отецъ, со всевозможньми смягченіями, съ вжливостью и даже съ лестью и комплиментами, но зато и съ большою точностью, доказалъ ему, что все дло изложено не такъ и что даже вовсе о немъ никому доносить не нужно.