Одиссея капитана Блада

Блад, размышляя вслух. – Иногда лучше ошибаться во имя гуманности, дажеесли эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняется состраданием. Мыпойдем на такое исключение. Я не могу согласиться с таким хладнокровнымубийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды, нескольколепешек, и пусть они убираются к дьяволу!Это было его последнее слово. Люди, наделившие Блада властью,согласились с его решением, и на рассвете дон Эстебан и его соотечественникипокинули корабль.Два дня спустя "Синко Льягас" вошел в окруженную скалами Кайонскуюбухту. Эта бухта, созданная природой, представляла собой неприступнуюцитадель для тех, кому посчастливилось ее захватить.Глава XIII. ТОРТУГАСейчас будет вполне своевременно предать гласности тот факт, чтоистория подвигов капитана Блада дошла до нас только благодаря трудолюбиюДжереми Питта – шкипера из Сомерсетшира. Молодой человек был не толькохорошим моряком, но и обладателем бойкого пера, которое он неутомимоиспользовал, воодушевляемый несомненной привязанностью к Питеру Бладу.Питт вел судовой журнал так, как не велся ни один подобного рода журнализ тех, что мне довелось видеть. Он состоял из двадцати с лишним томовразличного формата. Часть томов безвозвратно утрачена, в других не хватаетмногих страниц. Однако если при тщательном ознакомлении с ними в библиотекег-на Джеймса Спека из Комертина я временами страшно досадовал на пропуски,то порой меня искренне удручало чрезмерное многословие Питта, создававшеебольшие трудности при отборе наиболее существенных фактов из беспорядочноймассы дошедших до нас документов.

Первые тома журнала Питта почти целиком заняты изложением событий,

предшествовавших появлению Блада на Тортуге. Эти тома, так же как и собраниепротоколов государственных судебных процессов, пока что являются главными,хотя и не единственными источниками, откуда я черпал материалы для моегоповествования.Питт особенно подчеркивает тот факт, что именно эти обстоятельства, на

которых я подробно останавливался, вынудили Питера Блада искать убежища наТортуге. Он пишет об этом пространно и с заметным пристрастием, убеждающимнас в том, что в свое время на этот счет высказывалось другое мнение.Он настаивает на отсутствии у Блада и его товарищей по несчастьюкаких-либо предварительных намерений объединиться с пиратами, которыепревратили, под полуофициальной защитой французов, Тортугу в свою базу,откуда и совершали пиратские набеги на испанские колонии и корабли.

По утверждению Питта, Блад вначале стремился уехать во Францию или

Голландию. Однако в ожидании попутного корабля он израсходовал почти всеимевшиеся у него деньги. Их у него было не очень много, и Питт сообщает, чтотогда-то он и заметил признаки внутреннего беспокойства, мучившего егодруга. Питт высказывает предположение, что Блад, общаясь в эти днивынужденного бездействия с искателями приключений, заразился ихнастроениями, столь характерными для этой части Вест-Индии.Я не думаю, чтобы Питта можно было обвинить в придумывании каких-тооправданий для своего друга, потому что многое действительно могло угнетатьПитера Блада. Несомненно, он часто думал об Арабелле Бишоп и сходил с ума,сознавая, что она для него недосягаема. Он любил Арабеллу и в то же времяпонимал, что она потеряна для него безвозвратно. Вполне объяснимо, конечно,его желание уехать во Францию или в Голландию, но вряд ли он мог объяснить иотчетливо представить себе, что будет там делать. Ведь в конце концов он былбеглым рабом, человеком, объявленным вне закона у себя на родине, ибездомным изгнанником на чужбине. Оставалось только море, открытое для всехи особенно манящее к себе тех, кто чувствовал себя во вражде со всемчеловечеством.

Таким образом, душевное состояние Блада и свойственный ему дух смелой

предприимчивости, толкнувшие его в свое время на поиски приключений простоиз-за любви к ним, вынудили его уступить, а наличие у него богатого опыта и,я сказал бы, даже таланта в командовании военными кораблями лишь умножилособлазнительность выдвигаемых предложений. Следует также помнить, что такиезаманчивые предложения исходили не только от знакомых ему пиратов,наполнявших кабачки Тортуги, но даже и от губернатора острова д'Ожерона,

получавшего от корсаров в качестве портовых сборов десятую часть всей ихдобычи. Помимо этого, д'Ожерон неплохо зарабатывал и на комиссионныхпоручениях, принимая наличные деньги и выдавая взамен их векселя, подлежащиеоплате во Франции.

Занятие, которое казалось бы отвратительным, если бы в защиту его

высказывались только грязные, полупьяные авантюристы, охотники, лесорубы иприбрежные жители, собирающие все то, что выбрасывается морем, становилосьсолидной, почти узаконенной разновидностью каперства note 46, когда егонеобходимость убедительно доказывал изысканно одетый господин,представлявший здесь интересы французской Вест-Индской компании с такимвидом, будто он был представителем самой Франции.Все, кто спасся с Питером Бладом с плантаций Барбадоса, и в числе ихсам Джереми Питт, в ушах которого постоянно шумел настойчивый зов моря,

почувствовав себя вечными изгнанниками, также хотели присоединиться к

великому "береговому братству", как называли себя пираты. Они настоятельнотребовали от Блада согласия быть их, вожаком и клялись следовать за нимповсюду.Если подвести итог под записями Джереми, посвященными этому вопросу, товыйдет так, что Блад подчинился своим настроениям и настояниям друзей иотдался течению судьбы, заявив, что от нее все равно никуда не уйдешь.Я думаю, что основной причиной его колебаний и столь длительногосопротивления была мысль об Арабелле Бишоп. Ни тогда, ни позже он незадумывался о том, что им, может быть, не суждено больше встретиться. Онпредставлял себе, с каким презрением она будет вспоминать о нем, услышав,что он стал корсаром, и это презрение, существовавшее пока лишь в еговоображении, причиняло ему такую боль, как если бы оно уже сталореальностью.Мысль об Арабелле Бишоп никогда не покидала его. Совершив сделку со

своей совестью – а воспоминания об этой девушке делали его совесть

болезненно чувствительной, – он дал клятву сохранить свои руки настолькочистыми, насколько это было возможно для человека отчаянной профессии,

которую он сейчас выбрал. Он, видимо, не питал никаких обманчивых надеждкогда-либо добиться взаимности этой девушки или даже вообще встретиться сней, но горькая память о ней должна была навсегда сохраниться в его душе.Приняв решение, он с увлечением занялся подготовкой к пиратскойдеятельности. Д'Ожерон, пожалуй, самый услужливый из всех губернаторов, далему значительную ссуду на снаряжение корабля "Синко Льягас",переименованного в "Арабеллу". Блад долго раздумывал, перед тем как датькораблю новое имя, опасаясь выдать этим свои истинные чувства. Однако егодрузья увидели в новом имени корабля лишь выражение иронии, свойственной ихруководителю.Неплохо разбираясь в людях, Блад добавил к числу своих сторонников еще

шестьдесят человек, тщательно отобранных им из числа искателей приключений,

околачивающихся на Тортуге. Как было принято неписаными законами "береговогобратства", он заключил договор с каждым членом своей команды, по которомудоговаривающийся получал определенную долю захваченной добычи. Но во всехостальных отношениях этот договор резко отличался от соглашений подобногорода. Все проявления буйной недисциплинированности, обычные для корсарскихкораблей, на борту "Арабеллы" категорически запрещались. Те, кто уходил сБладом в океан, обязывались полностью и во всем подчиняться ему и ими самимивыбранным офицерам, а те, кого не устраивали эти условия, могли искать себедругого вожака.В канун Нового года, после окончания сезона штормов, Блад вышел в морена хорошо оснащенном и полностью укомплектованном корабле. Но, еще преждечем он возвратился в мае из затянувшегося и насыщенного событиями плавания,слава о нем промчалась по Карибскому морю подобно ряби, гонимой ветром.В самом начале плавания в Наветренном проливе произошла битва сиспанским галионом, закончившаяся его потоплением. Затем с помощью

нескольких пирог был совершен дерзкий налет на испанскую флотилию,

занимавшуюся добычей жемчуга у Риодель-Хача, и захвачена вся добыча этойфлотилии. Потом была предпринята десантная экспедиция на золотые приискиСанта-Мария на Мэйне, подробностям описания которой даже трудно поверить, исовершено еще несколько других менее громких дел. Из всех схваток команда

"Арабеллы" вышла победительницей, захватив богатую добычу и понеся небольшиепотери в людях.Итак, слава об "Арабелле", возвратившейся на Тортугу в мае следующегогода, и о капитане Питере Бладе прокатилась от Багамских до Наветренныхостровов и от Нью-Провиденс note 47 до Тринидада.Эхо этой славы докатилось и до Европы. Испанский посол приСент-Джеймском дворе, как назывался тогда двор английского короля,представил раздраженную ноту, на которую ему официально ответили, что

капитан Блад не только не состоит на королевской службе, но является

осужденным бунтовщиком и беглым рабом, в связи с чем все мероприятия противподлого преступника со стороны его католического величества note 48 получатгорячее одобрение Якова II.Дон Мигель де Эспиноса – адмирал Испании в Вест-Индии и племянник егодон Эстебан страстно мечтали захватить этого авантюриста и повесить его нанок-рее своего корабля. Вопрос о захвате Блада, принявший сейчасмеждународный характер, был для них личным, семейным делом.Дон Мигель не скупился на угрозы по адресу Блада. Слухи об этих угрозахдолетели – до Тортуги одновременно с заявлением испанского адмирала о том,что в своей борьбе с Бладом он опирается не только на мощь своей страны, нои на авторитет английского короля.Хвастовство адмирала не испугало капитана Блада. Он не позволил себе исвоей команде бездельничать на Тортуге, решив сделать Испанию козломотпущения за все свои муки. Это вело к достижению двоякой цели:

удовлетворяло кипящую в нем жажду мести и приносило пользу – конечно, не

ненавистному английскому королю Якову II, но Англии, а с нею и всейостальной части цивилизованного человечества, которую жадная и фанатичнаяИспания пыталась не допустить к общению с Новым Светом.Однажды, когда Блад, покуривая трубку, вместе с Хагторпом иВолверстоном сидел за бутылкой рома в пропахшей смолой и табаком прибрежнойтаверне, к ним подошел неизвестный человек в расшитом золотом камзоле изтемно-голубого атласа, подпоясанном широким малиновым кушаком.