Одуванчики в инее

– Даже если б я точно знал, я бы вам не сказал. А в целом… Сюда и детей привозят, знаете? Из детдомов. В детях-то кровь еще больше кипит, чем в нас, старых тряпках. Вполне могу себе представить, что кто-то из них что-то затеял…

Тут я окончательно насторожился.

– Погромче! Сделай погромче, мама!

Мама увеличила громкость звука.

– И действительно, такое предположение напрашивается само собой, если учесть тот факт, что и с персоналом коррекционного интерната номер тринадцать творится нечто подобное, – вещал все тот же нейтральный голос за кадром, в то время как камера плавно скользила по корчащимся воспитателям. Они лежали плашмя на коричневых диванах, расставленных по обшарпанным коридорам учреждения до боли похожего на первое.

– Да, конечно, мы что-то ели, – стонала кудрявая тетенька в розовой кофточке. – Мы всегда здесь что-то едим или пьем.

– Это правда! Целыми днями напролет жрут конфеты! – заорал детский голос за ее спиной. Тетенька резко обернулась и рванула к злодею, но тут же была скручена схваткой в животе и повалилась на пол. Дети, хохоча, кинулись врассыпную.

– И не скажешь, что они все того, – удивленно проговорила мама. – Сумасшедшие.

– Они и не сумасшедшие, – прошептал я, не отрывая взгляда от экрана.

– Это все остальные сумасшедшие.

Обозрев стонущих взрослых и ликующих детей, камера переключилась на внешний вид зеленовато-грязного здания, защищенного высоким забором с колючей проволокой, и остановилась на предельно серьезном корреспонденте с красным носом.

– Пока врачи борются за физическое и психическое восстановление здоровья работников обоих заведений, полиция пытается найти очевидцев содеянного покушения на здоровье и жизнь людей, жертвенно трудящихся на благо несчастных и обездоленных, и просит свидетелей звонить по телефону, указанному сейчас на ваших экранах, – тараторил он с интонацией, явно вколачиваемой всем ведущим новостей в первый же рабочий день гипнозом или чем-то подобным. – А теперь мы переходим к шокирующим светским новостям. После скандального высказывания Холерины Скарлатининой в адрес актрисы Вианды Капустиной последняя дала прессе вызывающий ответ через своего пресс-секретаря.

Я быстро отвернулся с колотящимся сердцем и хотел было уже все поведать маме, но увидел ее прикованный к телевизору взгляд, покрытый пеленой, и расстроенно бросил эту затею. За окном шел мокрый снег, а суп стал уже совсем холодным.

«Мирон, – думал я, смотря то на превращающуюся в ледяное болото землю, то на серое небо, страдающее от давящего занавеса из тяжелых, осыпающихся хлопьями облаков. – Где ты, друг мой? Где ты и что ты натворил? Они же порвут тебя на мелкие кусочки и бросят диким псам на корм, если найдут тебя…» Но, помимо страха за товарища, во мне все разгоралось и разгоралось еще одно чувство: безмерное восхищение его отвагой и решительностью. Я закрыл глаза и увидел перед собой довольное и чумазое лицо Мирона. «Он вернется, – уверенно сказал я сам себе. – Он просто обязан вернуться!»

Этот день долго не хотел кончаться. Как и любой другой день, проведенный в ожидании. И когда я ложился спать, не знал, радостное это ожидание или страшное, обнадеживающее или убийственное. Всего одна ночь отделяла меня от торжества или погибели. Праздника жизни или похорон всех своих грез. Я боялся, что не смогу сомкнуть глаз, и боялся, что она пролетит слишком быстро. В решающие моменты время могло быть столь беспощадным.

И еще я чувствовал себя одиноким. Потому что мне казалось, что никто так ревностно не относится к разгадке этой тайны, как я. Что никто не думает, что вся его жизнь зависит от того, оправдает ли хрустальный шар наши надежды или нет.

«А что, если Борька прав? – думал я, утирая тихие ручьи слез, которым дал волю ввиду отсутствия свидетелей. – Что, если все это… Все это окажется пустяком? Окажется ничем. Что тогда станет со мной? Я больше никогда не смогу открыть книгу о Питере, потому что не вытерплю того, что мне никогда не улететь в Нетландию. Я потеряю его. Я потеряю все свои сказки. И что мне останется делать? Ловить яблоко Сальмона Воронина, как Борька? Смириться? Смириться с неизбежной потерей всего? Неизбежной и – что страшнее всего – незаметной потерей самого себя?»

Мрак обуревающих меня мыслей был настолько вязким, что я испугался в нем потонуть. Всеми силами я уцепился за папу и за Джека. Даже если их не было рядом со мной, где-то они были. Они были. И одно это являлось моим спасательным кругом в шторме этой ночи.

– Джек, где ты? – шептал я, выглядывая из-под одеяла в бледно светящееся окно. – Тебе наверняка все виднее сверху. Будь ты здесь, мне было бы спокойнее. Джек… Неужели ты больше никогда не вернешься ко мне? Совсем никогда? Я же не буду держать тебя! Ты лети, лети… Лети подальше от зимы и серости, лети к далекому небосводу, где музыка играет в облаках, а ветер пахнет сказками. Лети, лети, Джек! Но помни о том, что на свете есть кто-то, кто тебя ждет. Помни, пожалуйста, что на свете есть я…

Анонимный господин