Офицеры-2

— Он держал нож вот так, — Дренковски прижал левую ладонь ребром к запястью правой руки. — Ник­то ножа не видел, пока он не перебросил его клинком вперед, — поляк совершенно точно повторил движе­ние Буффало.

Ставра удивило, что Дренковски защищает его так решительно и с такой горячностью.

— Да, я это видел, — подтвердил Текс. — Клинок сверкнул на солнце. И вообще все видели, что, когда Буффало упал, он еще сжимал рукоятку. Ставр дей­ствительно не дотрагивался до ножа.

— Ставр убил Буффало, — сказал Буч. — Все ви­дели, что он выдернул нож израны и Буффало умер.

— Я выдернул нож, потому что не хотел, чтобы он зря мучился.

— Да, но перед этим ты всадил в него «ка-бар» по самую рукоятку, — уточнил Буч, — и ты должен был довести дело до конца. Никто не стал бы за тебя этого делать. Мистер Хиттнер, вы поклялись, что если кто-нибудь кого-нибудь убьет, то вы расстреляете того, кто останется в живых.

Хиттнер вплотную подошел к Ставру и, задрав го­лову на короткой шее, посмотрел из-под полей своей черной пыльной шляпы.

— Какого черта ты вытаскивал нож из этого бе­шеного придурка?

Судя по тону и выражению глаз Хиттнера, ему со­всем не хотелось выполнять свою клятву.

— Это твоя вторая ошибка, счастливчик.

В толпе арестантов раздались злобные выкрики. За ними последовал уже настоящий рев. Большинство требовало немедленной казни. Дело не в том, что у Буффало было столько друзей или многие не любили Ставра. В общем, здесь каждый был за себя, и всем было наплевать друг на друга. Но обстановка в лагере уже так накалилась, что какое-то событие должно было наконец разрядить атмосферу. Ставру просто не повезло, что именно ему выпало стать козлом отпу­щения.

Вот когда Ставр вспомнил Герхарда — наемни­ка, расстрелянного генералом Агильерой. Очевидно, настал его час, чтобы, как сказал Герхард, иметь мужество рассмеяться. Ставр высоко поднял голо­ву и расправил плечи. Золотистые, как у тигра, гла­за сощурились. Единственное, что выдавало его, — это пот. Крупные капли выступили на лбу, пополз­ли по скулам, исчезая в темной, сильно отросшей щетине.

К месту происшествия уже сбежались все охран­ники. Размахивая оружием, они удерживали толпу на расстоянии от Хиттнера и Ставра. Такс и еще не­сколько парней пытались переорать остальных, тре­буя справедливого решения дела. Хиттнер оглянулся и посмотрел на кого-то в беснующейся толпе. Ставр машинально посмотрел в том же направлении и уви­дел физиономию Дренковски, такую же потную, как его собственная, и такую отчаянную, как будто рас­стрел угрожал самому поляку.

«Будь я проклят, — мгновенно пронеслось в голо­ве Ставра, — Хиттнер и вонючий поляк заодно, эти суки о чем-то договорились. Дренковски смотрит на меня, как на козыря, на которого поставил собствен­ную шкуру. Он боится, что его карта бита».

— Кончайте драть глотки! — заорал Хиттнер, си­лясь переорать толпу. — Тот, кто сейчас не заткнется, пожалеет об этом! Ставра расстреляют. Я обещал, зна­чит, так и будет.

Толпа смолкла и напряглась в ожидании.

— Но прежде я должен узнать, у кого он или Буф­фало достали нож, — продолжил Хиттнер. — Пока я это не выясню, Ставр посидит в карцере. Все! Расхо­дитесь. Шоу окончено.

Решение Хиттнера вызвало у Ставра сумасшед­шую радость и одновременно трезвое понимание, что отсрочка приговора иногда много хуже его немедлен­ного приведения в исполнение. Но все же главное — он будет жить еще один день, а может, и два.

10

Вскоре после того ночного разговора в бане Шуракен решил, что пора возвращаться домой. Коман­дор не возражал. Первый, самый опасный период прошел, и теперь Шуракен уже достаточно восста­новился, чтобы контролировать себя. Все это время Шуракен постоянно думал о Жене. Он был человек исключительно стойкий в своих привязанностях. Так что за время разлуки его любовь не только не уменьшилась, но даже еще больше укрепилась. Но теперь все стало значительно сложнее. Как распутать этот клубок противоречий, Шуракен не знал, но одно было неизбежно — ему предстояло прийти к Жене и рассказать о гибели Ставра. Шуракен решил, что это в любом случае сделать должен, остальное — как сло­жится.

Он пришел к общежитию поздно вечером. Недав­но выпал снег, но он уже превратился в городскую грязь. Под ногами хлюпали лужи и бурая каша нерас­таявшего снега. Шуракен остановился недалеко от входа, чтобы выкурить сигарету. На нем была кожа­ная летная куртка с меховым воротником и черные джинсы. Но несмотря на то что одет Шуракен был вполне обычно, в нем угадывалось что-то, выделяв­шее его в толпе. Некая вполне ощутимая аура опасно­сти окружала его.

Шуракен выбросил окурок и вошел в общежитие. Через несколько минут он постучал в дверь ее комна­ты. Когда Женя открыла дверь, он сразу увидел, что она выглядит усталой и потухшей, как человек, в жиз­ни которого давно не было ни радости, ни счастья. Но при виде Шуракена она снова вспыхнула тем светлым, золотистым огнем, который сиял в ней в прежние вре­мена.

— Сашка!..

Женя бросилась ему на шею. Как бы он хотел сейчас обнимать и целовать ее и ничего не говорить. Но он не мог.

— Женя...