Офицеры-2

Первыми очухались холостые бабенки. Они разом возобновили болтовню, давая понять, что ничего осо­бо интересного не произошло. Ну накрутила краше­ные космы, ну обтянула лошадиный зад турецкой ан­горой — любая так может.

Молодой батюшка улыбнулся нежными губами и откинул упавшую на лоб прядь. В голубых глазах зас­ветилось интеллигентское поэтическое восхищение натуральной русской женщиной.

Самоуверенную физиономию главы местной ад­министрации обдало жаром. Он поспешно уткнулся носом в тарелку с варениками. В девятом классе он уговорил Нинку пойти погулять под яблони и там, мелко дрожа всем телом, бросился ее целовать. Она вроде не возражала, но, как только он неумелой рукой полез под юбку, вырвалась и дала здоро­вую плюху.

Клавка окинула Нинку особенным взглядом.

— Проходи, Нина, — сказала она. — Садись, вон рядом с Сашей как раз место есть.

Нинка села. От нее шел густой запах духов. Замыс­ловатые узоры гипюровой вставки на груди были обильно расшиты стеклянными блескушками. Из-за их алмазного мерцания и душного запаха крепких ду­хов Шуракен как будто ослеп. Он смотрел, но не уз­навал Нинку.

— Ну здравствуй, Саша, давно не виделись, — ска­зала Нинка.

— Здравствуй, Нина, а ты изменилась, просто не узнать.

— Ты тоже. Где это ты так загорел? На югах, что ли, был?

— Где был, там меня уже нет.

Выражением четкого, трезвого лица и всей статью, повадкой Шуракен отличался от прочих мужиков за столом, как обработанная мастером стальная деталь в груде заготовок. По случаю гулянки все были при па­раде, он же был одет просто: черные джинсы и тон­кий шерстяной свитер с закатанными до локтей рука­вами. Шуракен выглядел массивным, потому что над столом были видны только его тяжелые плечи и ши­рокая грудь. Сквозь дырки гипюровой вставки на ру­каве на Нинкину голую кожу несло жарким сквозняч­ком от его тела. Она чуть переместилась на стуле и мягко, будто случайно, прижалась к Шуракену пле­чом.

Незаметным для окружающих движением Шуракен отстранился. Нинка увидела холодок в его глазах, усмехнулась и подняла рюмку.

— Славка, — с вызовом сказала она, обращаясь к главе администрации, — налей-ка мне, а то иностра­нец наш совсем разучился баб обхаживать.

Уже пьяный Морозов с радостной готовностью схватил бутылку водки и стал лить в подставленную рюмку, косясь на Нинкину грудь, рассветным сол­нышком розовеющую сквозь бирюзовые загогулины. Водка лилась через край.

— Ой, Славик, как ты меня любишь, — играя го­лосом, сказала Нинка.

Славик даже вспотел от таких слов, дал косяка на Шуракена и в конце концов решил, что лучшим вы­ходом для него сейчас будет произнести речь. Он встал, солидно поправил скособочившийся галстук и стал говорить, как по телевизору, о надеждах, кото­рые возлагает новая Россия на таких людей, как он сам и его школьный друган Сашка Гайдамак, отбор­ный, можно сказать, представитель народа. Под ко­нец он выразил уверенность, что теперь, кончив шляться по заграницам, Сашка сядет на землю и зай­мется наконец хозяйством. При этом мент, начальник районного ОВД усмехнулся в усы, давая понять, что он человек более просвещенный насчет личности Шуракена.

Дело пошло. Речь главы вдохновила батюшку. Он поднялся, покачиваясь, отбросил с лица влажные ло­коны и сказал, что вера и крестьянство испокон ве­ков спасали Россию. Старый, сурово пьющий скеп­тик Кутенков высказался по этому случаю в том смысле, что испокон века на Руси два слова были главные и оба из трех букв — одно Бог, второе вы сами знаете.

После того как батюшка простился с хозяевами и, загребая бутсами, побрел восвояси, дым пошел коро­мыслом. Кутенков извлек ненаглядную свою гармонь и для затравки выдал гражданам матерную частушку. Задетые за живое бабы переглянулись, и одна в ответ проголосила такое, что Кутенков только крякнул и, чтоб замять эту тему, заиграл душевное: «Ты ждешь, Лизавета, от друга привета...»

Совершенно трезвый Шуракен холодно и непри­язненно наблюдал, как напиваются гости.

— Что ты смотришь на нас, как на неродных? — вдруг спросил Кутенков. — Не нравимся мы тебе? Внук фронтового дружка Алешки Гайдамака даже пить с нами брезгует, словно не к себе домой вернулся. Во дела.

— Ничего, дед, все нормально.

Шуракен вылез из-за стола, аккуратно обошел Нинку. В прихожей он накинул свою летную куртку, вышел на крыльцо и достал сигареты.

«От чего ушел, к тому и вернулся. По уши в дерь­ме сидят, жопа сгнила. Славка Морозов им вешает, они уши развесили, слушают...» Шуракен почувствовал, как к сердцу подкатила волна злобы и тоски. Прямо завтра уехать бы отсюда, да некуда.

Из дома неслось пьяное пение и отвратительные взвизги гармони.

Шуракену захотелось сгрести все пьяные хари за шиворот и выкинуть за ворота. Может, и здорово было бы выкинуть всех к чертовой матери, но нельзя — с ними теперь жить. Да и не виноваты они ни ухом ни рылом в том, что с ним случилось. Это его судьба сло­малась, а они как хотят, так и живут.

Шуракен бросил окурок в снег и пошел в сарай.