Огюст Ренуар

Собеседник Ренуара был родом из Калабрии, и его рассказы внушили отцу желание посетить эти места. Он отправился, заручившись рекомендательным письмом епископа, которое раздобыл его друг. В те времена железные и грунтовые дороги были редки в Калабрии. Часть путешествия отец проделал на рыбачьей лодке, от пристани к пристани. Письмо епископа отворяло перед ним двери домов священников. Нередко кюре, имевший единственное ложе, уступал его отцу, а сам спал на соломе рядом с ослом. Бедность населения бросалась в глаза. Однако все наперебой зазывали к себе путника. Еда была более чем скромной. В некоторых деревнях крестьяне питались исключительно бобами, не знали даже спагетти, которые иностранцы считают распространенным повсеместно в Южной Италии. Ренуару приходилось не раз останавливаться перед горными потоками, разлившимися от дождей, через которые было трудно переправиться из-за отсутствия мостов. Однажды крестьянка, увидевшая его затруднение, позвала других женщин, работавших поблизости в поле. Их набежало более двадцати, и все они, смеясь, объясняли ему что-то своей калабрийской скороговоркой, из которой он не понимал ни слова. Затем они вошли в воду, схватили отца и его пожитки и, перебрасывая его друг другу, на манер мяча в регби, таким образом переправили на другой берег. Отец старался как мог отплатить за радушие. Денег у него было немного, но для этих крестьян, живущих главным образом обменом, и мелкая монета была редкостью. Им было приятнее всего, когда он писал портреты их «бамбино». В одной горной деревушке Ренуар подновил пострадавшие от сырости фрески. «Я мало смыслил во фресковой живописи. У деревенского каменщика нашлось несколько красок в порошке. Уж не знаю — что из этого сохранилось!» Я поинтересовался, не довелось ли ему встретиться со знаменитыми калабрийскими разбойниками. «Их я пропустил», — ответил он мне. Он отказывался верить, будто эти отверженные жестоки. «Все встреченные мною калабрийцы были великодушны, безропотно сносили свою нищету. Невольно задумываешься — стоит ли вообще зарабатывать деньги?»

«В Алжире я открыл белый цвет». Отец превосходно объяснил мне то опьянение для глаз, которое я впоследствии испытал в Северной Африке. «Все белое: бурнусы, стены, минареты, дорога. И тут же — зелень апельсиновых деревьев и серый цвет смоковниц». Он не уставал восхищаться поступью и одеждой женщин, «достаточно хитрых, чтобы знать цену тайны. При закрытом лице чуть видный глаз кажется восхитительным». Постепенно я стал понимать, что Ренуар неустанно стремился к некоему миру избранных, и что этих избранных, эту аристократию он все меньше и меньше находил среди своих сограждан на Западе. «Как идет арабская женщина с кувшином на голове! Ведь это Руфь, направляющаяся к фонтану». Он мало писал в Алжире, целиком занятый созерцанием мира, который так называемые представители цивилизации силились разрушить. «Если бы все ограничивалось заводами, трамваями и конторами, было бы еще полбеды. В горах остаются пастухи, сохранившие манеры принцев „Тысячи и одной ночи“. Хуже всего то, что их обучают арабскому искусству, присылают специалистов по коврам, теоретиков керамики!» Ренуар мечтал о мире, в котором животные и растения не искажались бы ради нужд человека, а человек не ронял бы свое достоинство из-за унизительных занятий или привычек. «Быть нищим не позорно; а вот покупать и продавать акции Суэцкого канала — унизительно!» Он считал верхом низости европейскую манеру одеваться. Особенно издевался над крахмальными воротничками. Дикая идея прятать шею в жесткий цилиндр служила для него символом чванства «благовоспитанных» людей. Ренуар задавал себе вопрос, не проистекает ли благородство арабов из их равнодушия к завтрашнему дню? Или его основой служит ощущение равенства, свойственное мусульманам, равенства, трудно объяснимого, поскольку оно не основано на равновесии состояний и положений. Оно происходит, вероятно, от удовлетворенности, которую порождает принадлежность к привилегированной религии. Ренуару пришлось несколько раз быть свидетелем беседы между благополучным мусульманином и оборванцем. «Гарун-аль-Рашид, разговаривающий с нищим; он знает, что в глазах Аллаха цена им одинаковая!» Позднее мне пришлось убедиться в верности этих впечатлений. Мои разговоры с отцом наводили на мысль, что западные ярлыки не обязательно присваиваются доброкачественному товару. Наше равенство прячет вопиющее неравенства, тогда как неравенство у арабов зачастую прикрывает подлинное чувство братства.

Я не знаю, где находился Ренуар, когда мысль об Алин Шариго вновь стала смущать его покой. Каждое утро он убеждался в том, что мир без нее не заполнен. И, написав ей, он вернулся домой. Она встретила его на вокзале. Больше они никогда не разлучались.