Огненный крест. Бывшие

Удлиненное лицо — без морщин, чистое, строгое; движения неторопливые, открытые и округлые, но точные, законченные. Однако в платье и кофте на узких, как бы заглаженных плечах — уже налет стесненности в средствах. Заграничный приварок прожит с тех давних времен, когда перестала брать нужных мужчин («врагов партии и народа»), а на пенсию не разговеешься. А прежние хозяева, где они?!

Он сидел возле меня и часто, не замечая, толкал расслабленножирным плечом. Она же стояла поодаль, не переминаясь, не кривясь на ногу, — подобранная, прямая, но совсем не деревянная. Как только вернулся домой, я все записал: она именно стояла, не садилась. И это тоже точно: ни разу не подала голос, даже когда муж-чекист обращался к ней. Она лишь улыбалась или кивала, озаряясь милой, доверчивой улыбкой. Единственное, что она сделала, — подошла поближе. Я это после понял: она как бы продолжала находиться на работе, нет, не в смысле соблазна…

Ровный свет выделял просторные больничные окна. День выдался без солнца, но и без низких, темноватых туч. Облака нельзя было различить — они высоко в небе сливались в один светлый полог, и от него исходило ровное, белое свечение.

На скамейках, между цветочными кадками, жужжали голоса посетителей. Бродил какой-то старик в неряшливых кальсонах под куцым халатом не по росту, потухший, ненужный, — какой-то огарок от человека, а ведь когда-то ворочал делами и немало жизней зависело от него. Больница-то была для старых коммунистов с заслугами…

Сколько же жизней поломали эти люди!..

«Женевской» чете было лестно-приятно, они уж соскучились по значительности. За давностью лет, совершенным исчезновением прежних вождей (и каких! Беспардонно грубых, сразу рубящих жизни под корень, только зарони сомнение, выкажи, хоть на ноготок, непослушание, своеволие, словом, себя…) и костоломных начальников «женевской» уродины и они способны кое-что молвить не рискуя — ведь причастны к истории. Но все же «распространяться» вот так, всуе, о подобных вещах очень не по себе. Во всяком случае, в мадам проглядывала своего рода вековая привычка молчать, так образно выраженная писателем-сатириком XIX века И. Ф. Горбуновым: «…по присущей людям его эпохи осторожности… их учили больше осматриваться, чем всматриваться, больше думать, чем говорить».

Впрочем, для бесед у нее имелись всегда свои особые средства, лучше всяких слов вели к цели — куда как безотказные, и, главное, уже и самих слов не нужно. Ведь те, кого она увлекала к гибели, видели в ней радость жизни, луч света, нежность, наконец, просто желанную женщину — а это тоже немало!

Трудно поверить, что заработком этой женщины, орудием борьбы являлась профанация чувств (а «профанация» в переводе с французского означает «надругательство»). И разве — «женщины»? Светлое чувство любви, радости такие превратили в орудие смерти, получая за это зарплату, наградные, настоящие ордена и очередные воинские звания. Твари!..

Он же, наоборот, представлял собой откровенно гадкое создание, без всякого камуфляжа — этакий мокрогубый пачкун.

И это люди?! Что происходит на этом свете? Что за замещение, смещение понятий? Где я?..

Я слушал, запоминал и разглядывал его, ее[89]…

Из-за туго натянутого пузыря-живота он казался ниже ее ростом: какие-то выцветшие, бессмысленные глаза навыкат с противными жидкими натеками под ними. Глаза слезились, и он утирал их то пальцем, то ладонью, то рукавом халата. В бледноватых губах с пузырьками слюны в уголках все время дребезжал смешок. Вообще он выдавал свой темперамент, говорил с азартом, без остановок. Так и дергался перед глазами его череп, заостренный к темени, — почти гладкое яйцо с порослью по бокам. Даже дышать одним воздухом с этим человеком было мерзко. Хоть цеди воздух через носовой платок. А представляю, какие были в молодости: жаднонетерпеливые к жизни, налитые сытой жизнью, брызжущие энергией и всяческой готовностью, готовностью на все…

Но как же внешне она отличалась!.. Впрочем, может быть, именно такой муж — или, как там говорят, прикрытие — и надобен был для этого служебно-полового механизма в юбке. Ведь ни один уважающий себя мужчина не согласится на ту роль, которую тот справлял при ней, подчиняясь бездушно-деловой росписи. Ведь она постоянно уезжала на «операции», возможно, и отсутствовала годами. Не исключено, после расспрашивал ее, и она рассказывала, но не все, а что дозволено как супругу (у них ведь не жены, а супруги). А он, обмирая, слушал, восхищаясь собой. Именно он — полнокровный владетель этой женщины. Знаменитые люди летят на ее свет, а она вот под боком у него и в любой момент он ее…

И смеялся: мужики, называется, как кобели к сучке… безмозглые…

А с другой стороны, что ж тут удивительного? Оба служили, оба присягали. И народ, история требовали…