Огонь со мной

— Он мертв, Алика. В чем угодно можно усомниться, но только не в заклинаниях моей матери, в этом она сильна. Собрав осколки кружки с пола, она все равно что похоронила мужа. Отец погиб.

Мы оба замолчали. Не знаю, о чем вспоминал Кремер, но у меня перед глазами возникла женщина, которая собирает с пола осколки… мужа. Остановилось ли ее сердце в момент, когда она услышала, как кружка разлетелась на кусочки? Сколько раз она порезалась, пока собирала осколки с пола? О чем были ее молитвы в тот момент, когда она поняла, что мужчина, от которого она носит под сердцем ребенка, никогда не разделит с ней счастье рождения малыша? Как… как она нашла в себе силы пройти через все это? Лишь представив себе нечто подобное, можно сойти с ума. Боги, Хельга… Кремер.

— Еще вина?

Будничный тон Кремера оторвал меня от картинок моего разума и грубо грохнул в реальность. Я посмотрела на него и увидела привычное отстраненное выражение лица.

Я каждой клеточкой души ощущала, насколько ему больно говорить об этом. При этом выглядел он, как фотограф в Диснейленде, только что вышедший из туристического автобуса: сама скука и отстраненность, но с отрепетированной и радушной улыбкой на лице. Это века практики сокрытия эмоций так работают?

— Что случилось после того, как мама узнала о смерти твоего отца?

Нет, вина мне не хотелось, как и попыток Кремера уйти от данной темы.

— Знаю только, что она ушла из семейного дома и поселилась одна в доме на самом отдаленном участке северной земли.

Кремер поставил графин и пересел подальше. Он опять закрывается от меня.

— Ей было тяжело, это можно понять, — нарушила я паузу в разговоре.

— Да, но после моего рождения она продолжила избегать чародеев. Она всеми силами пыталась скрыть меня ото всех.

— Она, видимо, боялась, что ты пойдешь по стопам отца и можешь погибнуть. Это материнский инстинкт. Она пыталась тебя защитить.

— Сомневаюсь, что дело лишь в этом. Примерно в двенадцать лет я впервые использовал телекинез. Когда мама это увидела, она…

Кремер сжал челюсти и, клянусь, я слышала, как он скрипит зубами.

— …она увидела отпечаток магов в тебе, магов, которые стали причиной смерти ее мужа.

Хотя у меня и нет детей и я никогда не была замужем, я могу ясно представить, что могла почувствовать женщина, потерявшая своего мужа в боях с магами. Голос моего отца, пока я сидела в шкафу, навечно отпечатался в моем сознании: крик, разрывающий душу, когда на твоих глазах умирает тот, в ком хранится часть тебя, часть твоего сердца и часть всего смысла твоего существования. Это то, что чувствовала Хельга. Той ночью мои отец и мать умерли вместе, но Хельга не умерла вместе со своим мужем, возможно даже, что она сожалела об этом. Возможно, моим родителям повезло — они жили в любви и умерли вместе. Хельге же пришлось найти в себе силы жить дальше. Ради сына, ради будущей войны, ради того, что, быть может, в один день ей придется соскребать с пола осколки сына.

Казалось, Кремер неожиданно вместо меня увидел незнакомку. Он резко оторвал взгляд от поверхности каменного стола и удивленно уставился на меня. Примерно полминуты Кремер просто смотрел на меня, а потом кивнул. Он удивлен тем, что я смогла его понять? Неужели никто до этого не понимал Кремера? Кремер прожил свое детство с матерью, которая прятала сына ото всех, в том числе от чародеев. Она хотела сохранить его, как драгоценный сервиз за стеклом антикварной мебели. Просто мать не хотела потерять еще и сына. Что тут непонятного? Ради этого она готова была жить хоть в стоге сена в пустом поле, только чтобы их двоих оставили в покое.

— Да, и чем старше я становился, тем яростнее моя мама скрывала меня. Она никого из чародеев не пускала на порог. Когда к нам прибыли чародеи, а вместе с ними и тогдашний глава, чтобы лично забрать меня на обучение в знак признательности к заслугам моего отца, мама просто спустила на них все свои мощнейшие заклинания и зелья. — Кремер улыбнулся. — Ой, убегали они спешно.

Это я легко могу себе представить. Браво, Хельга!

— Что потом? — продолжала я давить на Кремера.

Он, болтая вино по бокалу и вновь погрузившись в воспоминания, продолжил.

— А что потом? Потом я стал понимать, кто я. — Кремер тяжело вздохнул. — Я стал донимать маму вопросами об отце. Она мне все рассказала, и я поклялся себе, что стану лучшим чародеем, чтобы… — Он замолчал и нахмурился.

— …чтобы отомстить за отца. — Я не уточняла, не спрашивала, я просто это почувствовала и ответила за него.

— Да, — коротко и сухо подтвердил Кремер.

И ведь он стал одним из лучших. Отомстил ли он за отца, успокоил ли свою душу?

— Вначале чародеи не принимали меня, мой телекинез воспринимался как предательство, словно я сам выпрашивал у магов снисхождения. Ведь я не в бою против Источника заполучил телекинез, эта моя сила считалась… чем-то мерзким. Я пережил насмешки и издевательства. Я пытался доказать, что я сильный и без телекинеза и что он мне даже мешает.