Огонёк

Бабушка подождала, захочет ли внучка что-нибудь добавить, но та молчала, и она продолжила:

– Володя со Светой советуют тебе юридический. Дед не против, а вот у меня душа не лежит. У прокуроров работа собачья, нечего женщинам туда лезть. В адвокаты тоже не хочу, чтобы ты шла – не хватало еще бандитов да насильников всяких защищать. Да и судьей быть нынче опасно, стреляют их. Хотя Володя говорит, что юристом в фирму можно устроиться. Если в фирму, то хорошо: чистенько, спокойно – все-таки с бумажками, не с уголовниками.

Если ее отпускают в Петербург, рассуждала Фая, то и она была готова согласиться сделать выбор в пользу какой-то более практичной, понятной профессии. Юристы, стоило признать, на нее всегда производили особое впечатление: и адвокаты в фильмах, и папа Аюны – судья арбитражного суда, и даже старшеклассники, которые поступили после школы на юридический. Все их, по ее мнению, отличала подкупающая манера красиво говорить, а также казавшаяся безупречной логика рассуждений и неуловимый шарм состоявшегося или будущего успеха. И все же самой ей совсем не хотелось учиться на юрфаке. Уж лучше на эконом, решила она. В конце концов, математика – один из ее любимых предметов, а специальность Эдуарда, пример которого по-прежнему воодушевлял, – финансы.

* * *

Через год Фая подала документы в Финэк[15].

Ей единственной из подруг предстояло пройти вступительные испытания, предсказать результаты которых никто бы не взялся. Катя заняла второе место на всероссийской олимпиаде по русскому языку и по льготе призера была зачислена на филологическое отделение Петербургского госуниверситета. Отец Эльвиры, желая сберечь себе и дочери нервы, настоял на том, чтобы оплатить ей учебу. Так она без стресса и переживаний стала первокурсницей юридического факультета того же СПбГУ. Аюна не поменяла своего намерения остаться в Бурятии и, не прилагая больших усилий, поступила учиться на биолога в Улан-Удэ.

Фая же, получив высшие баллы по всем предметам, в день объявления итогов в списке зачисленных абитуриентов себя не нашла. Снова и снова пробегала глазами по фамилиям на букву «С», но в конце концов пришлось признать – Сапфировой в списке не было. Ее не приняли.

Не замечая происходящего вокруг, она доехала до Черной речки, дома с порога сообщила о своей неудаче Елене Демьяновне и тут же в коридоре спустилась по стене на пол, дав, наконец, волю застрявшим в горле рыданиям. Плакала отчаянно, громко, пока не начала вздрагивать от дыхательных спазмов. Признать поражение оказалось не просто, в первую очередь потому, что подобной несправедливости с Фаей прежде не случалось: учителя всегда ставили заслуженные отметки, не придирались и, даже наоборот, относились к ней чуть менее строго, чем к другим ученикам. Возможно, памятуя о ее круглом сиротстве. В семье тоже, если и ругали, то только по делу. Поэтому-то сейчас и не хватало мужества принять случившееся: она усердно готовилась и все делала правильно, раз так хорошо сдала вступительные экзамены, только, выходит, ее старания, как и оценки оказались никому не нужны и перед ней хлопнули дверью, не дав ни объяснений, ни второго шанса. Выть хотелось не только от несогласия с этой вопиющей несправедливостью, – в конце концов, про блат и коррупцию в вузах слышать приходилось не раз, – а прежде всего от нежелания признать, что с ее петербургской мечтой придется прощаться. «Не поступишь в Питере, устроим тебя в БГУ, – сказала тогда за буузами Вера Лукьяновна. – Или если дед договорится, иркутский в НарХоз. На платное отделение до конца августа принимают. Ссуду, возможно, придется брать, но в здешних университетах цены не столичные, справимся как-нибудь». На что внучка ей пообещала: «Если я не поступлю там, то вернусь в Улан-Удэ и не пикну. Помоги мне только, пожалуйста, деду убедить».

Фая закрылась в своей комнате и долго из нее не выходила. О дальнейших планах думать не получалось, в голове была тяжелая пустота. К вечеру, понимая, что у бабушки и дедушки скоро полночь, а признаваться им, что ничего не получилось, придется не сегодня, так завтра, она подошла к телефону и уже набрала восьмерку, как Елена Демьяновна остановила: «Подожди пока, не звони. Дождись моего возвращения. Я вернусь часа через три, не позже».

Бабушка надела свой парадно-выходной костюм, перед уходом брызнула за ушами духами, что делала только по особым случаям, и, не говоря больше ни слова, оставила растерявшуюся внучку одну в квартире. Вернулась она через два с половиной часа. С довольным видом, бутылкой Хванчкары и коробкой «Птичьего молока».

– Успокаивайся, Фаечка. Будешь учиться где хотела. Гады зажравшиеся. Нашли на ком отыграться!