Октябрь. Память и создание большевистской революции

Историю Октября в СССР можно было услышать, просто пройдя по улицам, переименованным в честь революции в первые годы большевистского режима. Чтобы пересечь Петроградский район, теперь нужно было пройти по проспекту Карла Либкнехта и улице Красных Зорь. Рабочие шли из своих районов в центр города по мосту Равенства, направляясь к площади Жертв Революции, где их внимание мог привлечь новый памятник «Борцам Революции», установленный в 1919 году. Повернув на юго-запад по набережной к площади Урицкого перед Зимним дворцом, они выходили к памятникам Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, установленным здесь в 1920 году, или к расположенному рядом бюсту писателя А. Н. Радищева. Прогулка от площади Восстания по Советскому проспекту могла привести их в Смольный, где они наблюдали точеные черты Карла Маркса. Даже если биографии всех этих личностей не всегда были знакомы прохожим, новые памятники одним своим присутствием, а зачастую стилем и формой, служили символами изменившихся времен, напоминанием о могуществе и возможностях нового режима. Эти напоминания могли принимать вполне явную форму: например, открытие нового памятника Марксу и Энгельсу в Москве состоялось в первую годовщину Октября и сопровождалось речью Ленина.

Пройдет время, черты этих статуй растворятся под петроградским дождем, прохожие перестанут их замечать, но какими же новыми они казались горожанам в те первые годы! Пустые места, оставшиеся после уничтожения изваяний царской эпохи, были в свою очередь мрачным напоминанием бывшим привилегированным слоям о том, что их место в обществе радикально изменилось. Исчезли со зданий и монументов двуглавые орлы, исчезли названия Троицкого моста, Дворцовой площади, Знаменского сквера, Суворовского проспекта – сложились черты совершенно иного Петербурга. Даже если названия улиц или площадей сохранялись в народном обиходе, эти акты официального забвения не стоит недооценивать.

Многие познакомились с Октябрьской революцией в тот период через официальные шествия, демонстрации и празднования, которые официально определяли места революции в центре города. Тщательно спланированные мероприятия вполне могли стать для большинства первой точкой соприкосновения с новым режимом: официальное закрытие магазинов и повышенное присутствие сил безопасности на улицах были видимыми признаками важного дня, настраивавшими человека на значимость церемонии. Беньямин отметил, что хроника подобных парадов и массовых митингов по всей Европе в современную эпоху позволили массам «взглянуть самим себе в лицо» неизвестным до недавнего момента образом [Беньямин 2021: 191]. Наиболее эмоциональный из этих официальных ритуалов, «красные похороны», был основан на традиции. Некоторым наблюдателям, несомненно, не нравился их светский характер. Возможно, это было типичное для консервативно настроенного интеллектуала отвращение, как охарактеризовала Мерридейл реакцию Готье: «В другом месте своего дневника Готье пишет о революционерах как о “гориллах”, противопоставляя их тем верующим, которых увидел на отпевании погибших студентов в церкви Большого Вознесения. Этот образ делает концепцию “революции снизу” довольно зловещей, как будто бы сама толпа была абсолютно бездушной, способной мрачно “перешагивать через мертвые тела”» [Мерридейл 2019: 118]. Может быть, «красные похороны» противопоставляли обращению с погибшими юнкерами и студентами на их похоронах или общему отношению нового режима к «нереволюционным» погибшим. Другие, возможно, приветствовали идею, стоявшую за новыми похоронами. Изменившийся язык и структура ритуала выставляли павших жертв в совершенно новом свете. Дрожь эмоций, которую испытала молодая комсомолка на «красных похоронах» в ноябре 1917 года при виде развернутого красного знамени и звуках триумфального марша, была результатом того, что она переживала смерть своей подруги как в традиционной, так и в специфически революционной вариации похорон[783].