За последние годы пьянство не доставляет мне радости, и я делаюсь от него мрачен, глуп и, пожалуй, психически нездоров.
Вспоминает Анатолий Лебедев: «В 1968 году Олег приехал в Певек снимать документальный фильм с бригадой „Альманаха кинопутешествий“, совершенно запойной. Нас с Балаевым включили рабочими в состав съёмочной группы. Это выглядело так: с утра мы шли в магазин, затаривались мясом и водкой – и всё остальное время сидели и общались. Конечно, были и съёмки – я таскал по тундре штатив для гигантской камеры, весил он килограммов двадцать, и фильм потом вышел… Олег пил серьёзно. Пил страшно, вообще чудовищно, безобразно. Мы с Балаевым просто уходили порой, потому что он вёл себя… не очень адекватно. Ну, это геологическая судьба: полгода в полях, в тяжёлой работе и комарах, возвращаешься, снимаешь стресс… Понять это можно, обвинять в этих запоях никого нельзя. Но, конечно, это сыграло свою роль в том, что он так рано умер».
К этому же периоду относится приведённый Германом Павловым мемуар о том, как в Певеке съёмочная группа кинодокументалистов вместе с Куваевым шумно выпивала в номере у директора фильма Таланова; дежурная вызвала милицию, Таланов вошедшего без стука офицера послал подальше, а Павлов ещё добавил: «Это вам не Чехословакия», – намекая на советские танки в Праге, из-за чего история закончилась в райотделе.
Пришла пора кончать с этой эпопеей портвейна… Срывы у меня сейчас происходят неизмеримо реже, чем раньше (это последние два года). Два-три срыва в год (что было раньше, ты знаешь).
Хочет «добить этого змия», чтобы срывов вообще не было. Но дальше следует важное замечание: Куваев говорит, что знает десятки алкашей самых разных стадий, в том числе тех, кто дошёл до тюрьмы, деградировал «до животного идиотизма», лечившихся, бросивших… Так вот: «У тех, кто лечился, меня больше всего пугает согнутая спина. Потухшие люди. Жить с согнутой спиной я не хочу…»
Насчёт пьянки я тоже стал строг, жаль расшвыренных лет, но опять-таки чувство такое, что не было бы расшвыренных лет – не было бы целеустремлённости.
Созвучное наблюдение – в письме Мифтахутдинову: «В печали созревают необходимые решения, которые потом уже не надо исправлять».
Несмотря на пьянство это осточертевшее, зима у меня прошла как-то удачно…
Очевидно, алкогольная неумеренность сыграла свою роль в раннем уходе Куваева. Но только ли она?
Олег, вероятно, смолоду имел проблемы с сердечно-сосудистой системой, но при этом много занимался спортом, в студенчестве выигрывал лыжные гонки, да и потом всю недлинную жизнь лазил по горам, ходил по тундре с рюкзаком, сплавлялся по диким рекам…
Борис Седов подтверждает: «Он был лыжник, на сердце никогда не жаловался, крепкий был».
Со временем освоил и горные лыжи. Легендарному альпинисту и шерпу Михаилу Хергиани (о нём писали и пели Высоцкий, Евтушенко, Визбор…) Куваев, как уже упоминалось, посвятил рассказ «Устремляясь в гибельные выси». Их познакомила в Терсколе Галина, сестра Олега. Хергиани учил Куваева своим приёмам. «Когда склон крут и тебе страшно, надо ещё больше падать на носки лыж, ломая страх, – и будет нормально. До сих пор не знаю, насколько правилен этот принцип с точки зрения горнолыжной техники, но мне он помог», – вспоминал Куваев уроки Хергиани.
Юрий Васильев: «Никаких спортивных разрядов у Олега не было, хотя я думаю, что если бы он захотел, то наверняка имел бы всякие знаки и призы. Спорт он любил как-то очень естественно. Сядет на велосипед, два часа кряду гоняет по просёлкам, весь пыльный, разгорячённый – и доволен. Доволен, что дыхание у него ровное, сердце бьётся спокойно. Он любил быть здоровым. Гордился, что может таскать тяжёлый рюкзак с утра до вечера, может выкупаться в тундровой протоке на исходе осени, когда даже у полярных гусей от холода мурашки по коже бегут».
Владимир Курбатов: «Физически выше среднего здоровый человек».
Виктор Смирнов: «Он казался несокрушимым здоровяком. Врачи сказали потом, что сердце и сосуды оказались у него хрупкими, совершенно изношенными…»