Ольга. Запретный дневник.

из сердца сделать мне,

и бросить вверх его,

чтоб он кружился в вышине.

Лети, свободный самолет,

блести своим крылом,

тебе не страшно в вышине,

в сиянии родном…

А я в тюрьме останусь жить,

не помня ничего,

и будет мне легко-легко

без сердца моего.

Май 1939

Одиночка 29

10

Костер пылает. До рассвета

угрюмый ельник озарен.

Туман и полночь, рядом где-то

томится песня-полусон…

Как мы зашли сюда? Не знаю.

Мы вместе будем до утра.

Июнь, туман, костер пылает,

звенит и плачет мошкара.

Я говорю:

                   «Теперь, как жажда,

во мне желание одно:

таким костром сгореть однажды

в лесу, где сыро и темно.

Я жалобою не нарушу

судьбу горящую свою:

пусть у костра погреют души

и песнь отрадную споют…»

Июнь 1939

11. Просьба

Нет, ни слез, ни сожалений —

ничего не надо ждать.

Только б спать без сновидений —

долго, долго, долго спать.

А уж коль не дремлет мука,

бередит и гонит кровь —

пусть не снится мне разлука,

наша горькая любовь.

Сон про встречу, про отраду

пусть минует стороной.

Даже ты не снись, не надо,

мой единственный, родной…

Пусть с березками болотце

мне приснится иногда.

В срубе темного колодца

одинокая звезда…

Июнь 1939

12. Маргарите Коршуновой

Когда испытание злое

сомкнулось на жизни кольцом,

мне встретилась женщина-воин

с упрямым и скорбным лицом.

Не слава ее овевала,

но гнев, клевета и печаль.

И снят был ремень, и отняли

ее боевую медаль.

Была в ней такая суровость,

и нежность, и простота,

что сердце согрела мне снова

бессмертная наша мечта.

Никто никогда не узнает,

о чем говорили мы с ней.

Но видеть хочу, умирая,

ее у постели моей.

Пусть в очи померкшие глянет,

сурова, нежна и проста.

Пусть Ангелом Смерти предстанет

бессмертная наша Мечта.

Июнь 1939

ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

Перешагнув порог высокий,

остановилась у ворот.

Июльский вечер светлоокий

спускался медленно с высот.

И невский ветер, милый, зримый,

летел с мостов гремя, смеясь…

…Но столько раз мне это снилось,

что не обрадовалась я.

Я не упала тут же рядом

в слезах отважных и живых, —

лишь обвела усталым взглядом

унылый камень мостовых.

О, грозный вечер возвращенья,

когда, спаленная дотла,

душа моя не приняла

ни мира, ни освобожденья…

1939

2

Мне надо было, покидая

угрюмый дом, упасть в слезах

и на камнях лежать, рыдая,

у всех прохожих на глазах.

Пускай столпились бы, молчали,

пускай бы плакали со мной.

Со мной исполнены печали

неутолимой и одной…

Пускай, с камней не поднимая,

но только плечи охватив,

сказали б мне:

                       «Поплачь, родная.

Когда наплачешься — прости».

Но злая гордость помешала.

И, стиснув губы добела,

стыдясь, презрев людскую жалость,

я усмехнулась и ушла.

И мне друзья потом твердили

о неком мужестве моем

и как победою — гордились

удушливо бесслезным днем.

Им не понять, что черной платой

за это мужество плач у:

мне петь бы вам — и плакать,

                                                           плакать…

Но слезы отняты. Молчу.

1939

3. Встреча

Пахнет соснами, гарью, тленьем.

Рядом бьется родник — лови!

Это запах освобожденья,

облик вечной нашей любви.

Не считаем ни дней, ни сроков.

Не гадаем, что впереди…

Трезвый, яростный и жестокий

полдень жизни — не отходи!

Июль 1939

4. Колыбельная

Расстилает тьму

ночь метельная.

Дай спою тебе, муж,

колыбельную.

Ты приляг — теплей

на плече моем…

Много-много дней

проживем вдвоем.

Нам враги вокруг

удивляются,

нами каждый друг

похваляется…

Нам в последний бой

уходить с тобой,

если смерть придет —

умирать с тобой.

Если ж ранят вдруг,

искалечат вдруг —

ты не бойся, друг,

не смущайся, друг:

          буду нянькою,

          буду мамкою…

Ты приляг — теплей

на плече моем.

Много-много дней

будем жить вдвоем…

Осень 1939

5. На воле

Неужели вправду это было:

На окне решетки, на дверях?..

Я забыла б — сердце не забыло

Это унижение и страх.

До сих пор неровно и нечетко,

Все изодрано, обожжено,

Точно о железную решетку —

Так о жизнь колотится оно…

В этом стуке горестном и темном

Различаю слово я одно:

«Помни», — говорит оно мне… Помню!

Рада бы забыть — не суждено…

Октябрь 1939

6. О песне

…Посадила розу край вiкна…

Плакала и пела неустанно,

долго плакала и пела я —

нашу песенку о дальних странах

заучила камера моя…

О далеких, о прекрасных странах!

Молодость, румянец и весна,

и у самых-самых ног играет

невская прозрачная волна…

Вот как там,

                    вот как мы там ходили,

руки онемевшие сомкнув,

как бесстрашным сердцем полюбили

нашу заболевшую страну.

Разве знала я, что это будет,

что простую песенку мою

запоют измученные люди,

с горестной отрадой запоют…

Только что же? Если эти стены

заучили милые слова,

значит, нет ни горя,

                                     ни измены,

значит,

              наша Родина —

                                                   жива!

1939, февраль

Кам<ера> 33

7

…и я не могу иначе…

Лютер

Нет, не из книжек наших скудных,

подобья нищенской сумы,

узнаете о том, как трудно,

как невозможно жили мы.

Как мы любили — горько, грубо.

Как обманулись мы, любя,

как на допросах, стиснув зубы,

мы отрекались от себя.

И в духоте бессонных камер,

все дни и ночи напролет,

без слез, разбитыми губами

шептали: «родина… народ…»

И находили оправданья

жестокой матери своей,

на бесполезное страданье

пославшей лучших сыновей.

…О, дни позора и печали!

О, неужели даже мы

тоски людской не исчерпали