Оля

Сняв полотенце, я завернулась в него и почувствовала себя немного уверенней. Ненадолго.

Молниеносным броском он прижал меня к стене.

Очень неприятно было ощущать мокрой спиной холодный кафель. К тому же пена с его подбородка капнула мне на плечо, что было абсолютно недопустимо.

Пнуть его между ног я, увы, не могла, но у меня в запасе оставалось немало других приемов – спасибо тебе, Илья. Поэтому, задрав голову, чтобы смотреть ему в глаза, а не на голую грудь, я сказала:

– Отпустите меня. Я не хочу делать Вам больно.

Если б я была на его месте, я бы, наверно, рассмеялась. Кирилл лишь усмехнулся, но на всякий случай придавил меня еще сильнее.

– А что ты можешь сделать?

– Я ударю Вас туда, куда Вы не ожидаете. Не забывайте, я медик и знаю немало болевых точек. Убить я Вас, конечно, не убью, но покалечить смогу.

Не думаю, что он испугался. Скорей всего, ему не понравилось, что я не дергалась и не вырывалась. Внезапно он отпустил меня, словно потеряв интерес, и вернулся к своему занятию.

А я пошла к стулу, где лежала моя одежда. Надела трусы, лифчик и выстиранный вчера халат.

– А я все гадал, носишь ли ты белье под халатом, – сказал Кирилл.

Оставив без комментариев это замечание, я включила утюг, достала из стиральной машины полусухой халат и начала его гладить.

Кирилл закончил бриться, умылся и повернулся ко мне, вытираясь.

– Скажи, ты играешь в доктора с моим отцом? – спросил он.

Я поставила утюг на край гладильной доски и посмотрела на него, не находя слов. Как же так получилось? Такой красивый и такой… урод.

– Пожалуйста, в следующий раз дождитесь, пока я освобожу ванную, – попросила я в ответ.

Он усмехнулся и вышел.

Первое время после этого случая я думала, что он и дальше будет, так или иначе, приставать ко мне. Но он больше не обращал на меня внимания.

…

Еще одна занимательная беседа состоялась у меня в самом конце ноября.

Как-то после обеда Виктор Петрович уснул. Читать мне не хотелось, и от нечего делать я спустилась в гостиную посмотреть телевизор.

Элеонору Константиновну я даже не сразу и заметила. Она сидела в кресле, поставив локти на колени и обхватив руками голову.

Я остановилась в нерешительности.

– Элеонора Константиновна, Вам плохо?

Через несколько секунд она подняла голову и попыталась сфокусировать на мне свой взгляд. Получилось, но с трудом.

– С чего вы взяли? – спросила она, стараясь говорить внятно.

От нее опять пахло алкоголем.

То, до какой стадии может довести себя такая красивая и сильная женщина, вызывало во мне одновременно и жалость, и раздражение.

Будь она трезвой, я бы просто пошла дальше – на кухню – или вернулась в кабинет. Но сейчас, повинуясь непонятному для самой себя порыву, я села напротив.

Я не знала, о чем с ней разговаривать. Мне просто хотелось вывести ее из этого летаргического состояния.

– Элеонора Константиновна, а почему Вы не делаете Виктору Петровичу химиотерапию? – спросила я зло. – Неужели Вы будете просто наблюдать, как он умирает?

– Не лезьте туда, куда вас не просят, – сказала она отчетливо. – Во-первых, химиотерапию делать поздно. Во-вторых, наблюдать будете вы.

Да что же за люди в этом семействе!

– Я никак не могу понять, почему Вы так равнодушны, – призналась я.

– Что ты знаешь о равнодушии, девочка? – устало спросила Элеонора Константиновна.

Я растерялась. Да, пожалуй, о равнодушии я знала мало. Вот о ненависти я знала практически все, а о равнодушии – действительно мало.

Вспомнилось перекошенное лицо отца, испуганный взгляд Олежки, затравленный вид матери.

– Он сломал мне жизнь, – сказала Элеонора Константиновна. – Просто проехал по мне катком и размазал меня по асфальту.

Она потерла рукой глаза и откинулась на спинку кресла.

Я беспомощно молчала, не зная, что ей сказать.

– Разве Вы не были ему нужны? – поинтересовалась я, наконец.

– Ему никто никогда не был нужен, – усмехнулась Элеонора Константиновна. – Его всю жизнь интересовало только одно – его работа, и для достижения своей цели он шел по головам. Да, я была нужна ему – как декорация. Как красивая кукла, с которой можно выйти в свет, и которую, вернувшись домой, можно убрать назад в ящик.

Неужели она говорила про Виктора Петровича?

– А Вы когда-нибудь пытались что-то изменить? – спросила я.

– А ты когда-нибудь пыталась открыть головой железную дверь, запертую на замок?

– Тогда почему Вы не ушли от него?

Элеонора Константиновна снова усмехнулась.

– Раньше не могла, теперь не хочу, – ее губы растянулись в подобие улыбки. – Я подожду. Осталось недолго.

Она встала и нетвердой походкой пошла к лестнице.

…

Этот странный разговор произвел на меня сильное впечатление. Настолько сильное, что после ужина я решилась заговорить с Виктором Петровичем.

Он как раз рассказывал мне, с какими трудностями столкнулся, когда возглавил институт, когда я не выдержала и перебила его:

– Виктор Петрович, скажите, Вы любите людей?

Он запнулся на полуслове и недоуменно посмотрел на меня.

– Что вы имеете в виду? – спросил он настороженно.

– Ну, понимаете, послушать Вас – так получается, что всю жизнь Вас окружали одни лишь завистники и недоброжелатели.