Оля

– Так и было, – жестко сказал Виктор Петрович.

– Не может быть, – не сдавалась я. – Разве у Вас не было настоящих друзей?

– Не было, – отрезал он. – Всем от меня всегда было что-то нужно. Кому деньги, кому должности, кому слово, сказанное в нужное время нужному человеку. Даже моим близким, по большому счету, был нужен не я, а мои деньги и мое положение….

– Да почему Вы так решили? – возмущенно перебила его я, вспомнив Элеонору Константиновну. – Откуда в Вас столько подозрительности? Я бы даже сказала – агрессии!

Он растерялся и замолчал. А я поспешила объясниться:

– Знаете, когда Вы лежали у нас в хирургии, я думала, что Вы злой. А сейчас…

– А сейчас? – поинтересовался он подозрительно.

– Сейчас я так не думаю. Нет, характер у Вас, конечно, отвратительный, тут даже говорить нечего…

Он чуть не задохнулся от возмущения.

– … Вы сварливый, порой капризный, но не злой. И все же иногда, особенно когда Вы говорите о людях, с которыми когда-то…

– Наглая ложь! – закричал он гневно. – Бессердечная девица!

Он привстал с кресла и протянул руку в направлении двери:

– Вон отсюда! Вы уволены!

Ух ты! Круто!

Я поправила халат на коленях и не двинулась с места.

Виктор Петрович сел, тяжело дыша от возмущения.

– Вы слышали, что я сказал? – спросил он, чуть успокоившись.

– Слышала, – невозмутимо ответила я.

– Тогда чего вы тут расселись? – сварливо осведомился он.

– Наблюдаю за проявлениями Вашего характера – отвратительного, как я и говорила.

Он было раскрыл рот, намереваясь снова раскричаться, но я не дала ему этого сделать:

– Вы не можете меня уволить, потому что меня нанимали не Вы, а Ваша супруга, – терпеливо объяснила я. – Поэтому Вам, как минимум, придется объяснить ей причину своего решения. А поскольку Вы вредный, но все же справедливый, Вы не сможете ей наврать, что я плохая медсестра. А что же Вы ей в таком случае скажете?

Виктор Петрович сжал губы в тоненькую трубочку и промолчал.

А я взяла учебник и вернулась к основам органической химии.

…

Седьмого декабря, ровно через месяц после моего появления в Хвойном, Элеонора Константиновна выдала мне заплату. Кирилла не было видно с первого числа. Наверно, он получил свое ежемесячное пособие и сбежал.

Я держала в руках десять тысяч – десять новеньких хрустящих бумажек – и не могла на них наглядеться. Потом все же очнулась, позвонила Суркову и попросила его приехать.

Он приехал после обеда, когда Виктор Петрович лег подремать.

Я оделась и вышла на улицу подышать свежим воздухом.

Паша ждал меня, опершись на свой боевой «Москвич» пожарной раскраски.

– Ты плохо выглядишь, – сурово провозгласил Сурков вместо приветствия.

– Я тоже очень рада тебя видеть, – сказала я, целуя его в щеку.

Он немножко оттаял и взял у меня пять тысяч и мамин адрес – я попросила его отправить перевод.

– Как ты тут?

Я замялась.

– Да по-разному. Иногда терпимо, иногда не очень.

– Так, может, бросишь все к чертям собачьим? – спросил Сурков.

– Не могу, Паша, – ответила я, помолчав. – Мне, конечно, иногда бывает очень тяжело. Да и характер у Виктора Петровича, сам знаешь какой. И все же…

Сурков испытующе смотрел на меня, а я пыталась подобрать слова. Слова, как обычно, не подбирались, поэтому пришлось сказать правду:

– Знаешь, он мне нравится.

Вот так.

– У вас что – любовь? – строго спросил Сурков, поправляя очки.

– Дурак ты, Паша, – возмутилась я. – Ну, какая любовь? Просто он стал мне близким человеком. И, кроме того, мне кажется, что я ему нужна. Понимаешь? По-моему, он тоже ко мне привязался.

Паша молчал, осмысляя услышанное.

– Это плохо, – изрек он, наконец.

– Почему? – не поняла я.

– Потому что так тебе будет еще тяжелее.

О, Господи! Я об этом не думала. Честно признаться, я вообще перестала думать о том, чем болен Виктор Петрович, и что его ждет.

Мне казалось, что он окреп за этот месяц. Иногда я даже опасалась, что меня выставят за дверь за ненадобностью.

Паша участливо глядел на меня. Я боролась с подступившими слезами.

– В отделении по тебе скучают. Саныч ждет не дождется, когда ты вернешься, и передает тебе привет, – сказал Сурков.

– Спасибо, – улыбнулась я сквозь слезы.

– А мне без тебя плохо, – заявил он сварливо, чем очень напомнил мне Виктора Петровича.

…

Чуда не произошло. Только я было начала думать, что случилось невероятное и Виктор Петрович выздоровел, как он стал резко слабеть.

Сначала он отказался выходить на улицу. Потом перестал спускаться в столовую.

Я знала, чем это закончится. Однажды он не встанет с постели и останется в ней до конца.

Сегодня с утра я сделала ему укол для поддержания сердечной деятельности, а после завтрака поставила капельницу с гемодезом для снятия интоксикации.

– Не надо, не включайте телевизор. Лучше посидите со мной, – попросил Виктор Петрович.

Я послушно села на стул рядом с его кроватью.

– Знаете, Оля, я много думал после того нашего разговора…

Я поняла, о чем он: о том разговоре, когда он меня уволил.