Они хотят быть как мы

– Ну, пока ты занимаешься неизвестно чем, бросив Игроков и зациклившись на Шайле, некоторые из нас пытаются найти способ выбраться отсюда, уехать в колледж.

– Что ты имеешь в виду?

Квентин еще осенью поступил в Йель на престижную программу по изобразительному искусству. Он тогда прыгал до небес, радуясь, как и все остальные.

– Не все в этой школе богатеи, понимаешь? Не у всех есть папа-волшебник – или даже просто папа. И не каждый может просто заплатить за все. – Его голос срывается. – Со стороны можно подумать, что я живу припеваючи. Мне чертовски повезло, что у меня есть мама и Игроки. Я кручусь среди самых привилегированных людей в мире. Я это знаю. И все же по сравнению с остальными я чувствую себя дерьмом, потому что у нас нет… скажем, шести домов. Нам здесь ничего не светит. Мы с Марлой все время об этом говорим.

Мое сердце раскалывается пополам. Те из нас, у кого, казалось, были деньги, никогда не рассказывали, так ли это

на самом деле. У кого-то богатство торчало из всех щелей, как у Никки и Генри. Обычно достаток можно было определить по домам и машинам, отдыху на курортах и драгоценностям. И, поскольку мама Квентина – писательница, автор бестселлеров, да и владели они одним из тех домов в колониальном стиле в Золотой бухте, я просто думала…

Должно быть, он думает то же самое обо мне. Ему невдомек, что я каждый день надрываю задницу, проводя свои одинокие обеды за подготовкой к этому дурацкому экзамену на стипендию Брауна.

– Прости, – шепчу я.

– Мне не нужна твоя жалость, – рявкает он. – Но я не хочу весь выпускной год думать о прошлом. Мне хватило переживаний еще в тот год. И страдать дальше… это чересчур утомительно. Я должен думать о будущем.

– Ну, и кто теперь эгоист? – Я надеюсь, что это звучит шуткой, как и задумано.

Квентин ухмыляется и переключает радио на волну музыки восьмидесятых, как он знает, мою любимую. Из динамиков льется песня группы Heart «Одна», и у меня вырывается смешок. Так в тему.

– Я на стипендии. – Я впервые говорю это кому-либо. Меня пронзает чувство стыда, но не за то, что я обучаюсь как стипендиат, а за то, что вынуждена это скрывать.

Квентин выпрямляется.

– Серьезно?

Я киваю.

– На основе заслуг. По программе STEM. Я должна держать средний балл не ниже 93.

– А я получил грант по изобразительному искусству. – Он улыбается. – Полная стипендия со средних классов.

– Ума не приложу, как мы будем платить за Браун, – тихо говорю я. – Там будет экзамен, и если я успешно сдам, тогда смогу претендовать на полную стипендию. Именно этим я и занимаюсь вместо обеда, где теперь не сижу за столиком Игроков. Готовлюсь, зубрю. Не знаю, получится ли сдать на отлично. Без помощи-то.

– Думаешь, тебе нужны эти дурацкие файлы? – Квентин смеется. – Ты же Джилл Ньюман. Ты рождена для того, чтобы быть в этой программе. Тебе просто нужно показать себя. – Он останавливается на красный свет и поворачивается ко мне. – Трудись, Джилл. Работай на свою мечту.

Я смотрю на его вихрастые рыжие волосы и безупречное веснушчатое лицо, и сердце щемит от доброты Квентина, а слезы щиплют глаза. Больше всего на свете мне хочется обнять его. Положить голову на его рыхлое плечо и свернуться калачиком, настраиваясь на марафон «Настоящих домохозяек». Я хочу сказать ему, что куда легче беспокоиться о Шайле, чем о собственном будущем и о том, как оправдать всеобщие ожидания. Иногда проще притвориться, что жизнь заканчивается после школы. И к чему тогда рвать пупок?

И тут я вспоминаю, зачем, собственно, искала с ним встречи.

– Я просто хочу знать одну вещь. Помнишь, в тот год, когда мы учились в девятом классе, ходили слухи, что кто-то из учителей спит с ученицей?

– О боже, конечно.

– Это ведь был Бомонт, верно?

– Ага, – не колеблясь, отвечает он. – Я тогда подвизался волонтером в администрации. И однажды подслушал, как секретарь, миссис Орман, говорит по телефону с какой-то разъяренной родительницей. Та вроде говорила, что их ребенок рассказывал, как видел Бо с ученицей. Миссис О. так переполошилась, что весь день только об этом и трындела. Она наверняка доложила Вайнгартену. Должна была. Я имею в виду, что кто-то утверждал, что в «Голд Кост» происходит растление несовершеннолетних. Это не шутка.

– И Вайнгартен пытался разобраться?

Квентин качает головой.

– Не-а. Ты же знаешь нашего дорогого директора. Всегда делает вид, будто все в порядке. Он не хотел драматизировать ситуацию, устраивать сцену, выяснять то, что предпочел бы не знать.