Опасное увлечение

Не глядя на него, она румянила щеки и не могла остановиться. Ее рука замерла, когда кисть коснулась лица. Даже для грима ясно, что цвет неестественно ярок. Однако она снова потянулась к румянам. Как она ни старалась, ей просто не удавалось не обращать внимания на своего убийцу, превратившегося в телохранителя. Это было совершенно невозможно. Такой он сидел огромный, неподвижный и молчаливый.

Она бросила на него взгляд, хотя бы для того, чтобы убедиться, что он все еще дышит.

И он, действительно, дышал, его мощная грудь вздымалась и опускалась под пиджаком. Он смотрел на нее с несравненной пристальностью, с чрезмерным интересом наблюдая за каждым движением пальцев.

Нервно кашлянув, она встретилась с ним взглядом в зеркале и поразилась, что он отвел глаза первым.

— Мистер Арджент, вы любите театр? — отважилась она на светский вопрос.

— Я был в нем всего один раз, — ответил он, по-видимому, изучая парик с длинными малиновыми локонами, даже протянул руку, чтобы пощупать его большим и указательным пальцами.

Милли пришлось отвести взгляд.

— И… вам понравилось? — спросила она. Когда она собралась с духом, чтобы взглянуть на него снова, ее удивило, что он всерьез обдумывает ответ на этот вопрос.

— В вашей работе не было ни единого недостатка, — сказал он без тени лести или насмешки в голосе. — Однако, чтобы по-настоящему наслаждаться спектаклем, мне трудно преодолеть недоверие к происходящему. Мне не понять, почему люди одеваются как на праздник, чтобы посмотреть, как другие притворяются влюбленными. Увидеть ревность, жестокость и даже смерть. Зачем разыгрывать битвы и убийства? Их более чем достаточно совершается в реальном мире.

И он совершил множество.

Милли замялась, пытаясь решить, радоваться ли его честному комплименту или обижаться на пренебрежение ее профессии.

— Мистер Арджент, не у всех такая захватывающая и опасная жизнь, как у вас, — сказала она, вставив еще несколько инкрустированных драгоценными камнями шпилек в замысловатую прическу просто для того, чтобы занять беспокойные руки. — Большинство из нас любят лишь легкое прикосновение опасности, насилия или смерти. Иногда, возможно, даже поцелуй. Нам нравится превращать это в зрелище, от которого захватывает дух, над которым мы смеемся или плачем. Хотя унести с собой домой мы хотим лишь волнение, а не реальность. И после спектакля нам хочется вернуться в наши теплые постели, к обычному порядку вещей.

Она обдумала свои слова только после того, как их произнесла. Не она ли сегодня ведет свою опасность к себе домой? И ее постель перестает быть тихой гаванью.

И, прости господи, возбуждает это куда сильнее, чем ей хотелось бы признавать.

— Не всем дома безопасно, — прорычал он.

Не с таким мужчиной, как он.

Сердце Милли замерло, а рука застыла на полпути к волосам.

— Правда… — Она замолкла, подбирая слова. — Но мы этого ждем. Мы на это надеемся.

— О надежде мне ничего не известно. — Он наклонился вперед и положил локти на свои длинные, мощные ноги. — Значит, люди ходят в театр, чтобы испытать страх и в то же самое время быть в безопасности?

Милли прикусила губу, тщательно обдумывая свои слова.

— Иногда да, но в основном идут подсмотреть за опытом человеческой жизни. Мне кажется, драма нужна нам потому, что заставляет нас испытывать больше благодарности за повседневность или пробуждает жажду чего-то высшего. Напоминает нам о ценности каждого мгновения. Говорит о том, достигли ли мы желаемого. Мечты, дома, денег, приключений… или любви.

Вдохновившись, она повернулась к нему.

— Драма может заставить вас испытать самые сильные чувства. Хороший драматург, Шекспир например, пишет так, что актер может передать эмоции, находящие отзыв в сердцах зрителей. Позволяя им — иногда даже заставляя их — чувствовать. Вместе с постановкой, правильно подобранной музыкой и освещением… Думаю, эмоции заразительны и сложны, и часто люди не отдают себе отчета, насколько Бард заставляет их сопереживать. Это абсолютно ни на что не похоже, почти волшебно и… — Милли замолчала, заметив, что за время ее длинного монолога Кристофер Арджент ни разу не моргнул.

Посреди гримерки, выдержанной в оттенках всех цветов, и хаоса он был монохромным этюдом в сизых и рыжеватых тонах. Поражал именно этот яркий контраст глаз и волос. Челюсть слишком широка, чтобы назвать ее красивой. Полные губы, но рот слишком едок и словно в скобках, придающих жесткость и какую-то неодушевленность. И взгляд старца. Не столько годами, сколько опытом.

Сколько ужасного он в жизни навидался и сколько свершил своими руками!

— Простите меня, — выдохнула она, на миг завороженная, как будто он змей и она добыча, загипнотизированная его угрозой. — Я часто увлекаюсь.

Он снова отмел ее слова.

— А вы… испытали ли вы все эти чувства?

Какой странный вопрос.

— Большинство из них — да.

— Вы кого-то любили?

Она не понимала, как можно сделаться еще неподвижнее. Казалось, в ожидании ответа он перестал дышать.

— Нет, — честно ответила она, и ей показалось, что его грудь сжалась.

— Никогда?

— Не могу сказать, что, кроме Якоба, я и вправду кого-то любила.