Опасное увлечение

Она посмотрела на сына, все еще не обращавшего внимания ни на кого, а затем снова перевела взгляд на убийцу.

На его лице что-то мелькнуло, однако исчезло прежде, чем она смогла это определить. Но теперь его глаза смотрели на нее мягче. Все еще пугающе непроницаемые, они были не такими холодными.

— Вы хотели бы влюбиться?

Спроси ее любой другой мужчина, она бы сказала, что это не его дело. Или уклонилась и перевела разговор, чтобы не отвечать. Но за бестактностью Кристофера Арджента скрывалась неподдельная заинтересованность. Не осуждение или злоба.

Это был искренний вопрос, заслуживающий искреннего ответа.

— На самом деле… никогда. Если я что и узнала из Шекспира и большинства других драматургов, так это то, что любовь опасна, как ненависть, гнев или жажда власти. Думаю, что любовь может заставить нас не принадлежать самим себе. Может даже превратить в чудовищ. Выпустить на волю дикое существо внутри нас. Зверя. Бешенство и эгоизм, которые отвратят нас от мира, природы или разума, против Бога, самих себя. И всякий раз, когда я испытываю соблазн поддаться искушению… я спрашиваю себя, стоит ли рисковать?

Он нахмурил брови.

— Чем рисковать? Бог, даже если он существует, от нас отвернулся, а потому такой ли великий грех пойти против него? Без этого никогда не достигнешь желаемого.

Милли моргнула, пораженная его цинизмом.

— Значит, все обстоит именно так? Вы считаете, что Бог вас оставил и больше не боитесь Его? Поэтому вы способны… — она остановилась, чтобы убедиться, что Якоб не слушает, — делать то, что вы делаете?

Он пожал плечищами.

— Быть может. Бога я не боюсь.

— Значит, вы не верите в небеса?

— Все, что я знаю, — этот мир.

— А дьявол, будь он проклят? Разве вы не боитесь, что вам придется отвечать за свои грехи, за пролитую кровь?

Он покачал головой, решительнее, чем всегда, кроме момента, когда он ее поцеловал.

— Не знаю, что будет после смерти, поэтому не готов рассуждать. Но я точно знаю, что Бог и дьявол — идолы. Превосходящие нас самих существа, которых любят или боятся, благословляют или обвиняют. И все равно за что. Легко совершить грех и, сказав «бес попутал», возложить вину на него. Но жизнь научила меня, что в чудовищ превращаемся мы. Кровь, которую мы проливаем, обагряет наши руки. Я не могу возложить свое бремя ни на кого, кроме себя. То, что я его несу, делает меня сильным, мне, чтобы выжить, нужна эта сила. Поскольку Бог ни разу не спас меня от зла, которое я видел в глазах людей. И мне трудно представить, что ад хуже некоторых мест, в которых я уже побывал. Поэтому вместо того, чтобы бояться неведомого, я сделал идола из себя. Человека, которого следует опасаться, чья месть мгновенна, а не отдаленна, и на многих так называемых благочестивых людей мой вариант справедливости действует.

Тут Арджент, казалось, опомнился и сжал свои суровые челюсти.

А Милли подумалось, что это, возможно, самый длинный монолог за всю его жизнь. Хотя тон был бесстрастен, за словами слышалась боль. И, конечно, только ад мог породить такого холодного и смертоносного мужчину.

— Мистер Арджент, хотите сказать, что я вас боюсь? — мрачно прошептала она, не в первый раз страшась заключенной ею сделки с дьяволом.

— Если вы меня боитесь, я вас не виню, — ответил он, и их взгляды почти встретились. — Но при всем при том вы можете быть однозначно уверены — я не желаю вам зла.

Милли кивнула и, не в силах больше выносить напряжения между ними, повернулась к зеркалу, глядя, что он наблюдает за тем, как она подводит губы малиновой помадой. В груди кольнула грусть, перешедшая в жалость. Ей подумалось, через какой он прошел ад, превративший его в убийцу без сердца и жалости.

Милли знала, что теперь его лучше понимает, но не значит, что меньше боится.

Глава одиннадцатая

— Я хочу в туалет, — стоящий рядом с Арджентом мальчик согнул коленки и, состроив гримасу, подмигнул ему.

Арджент хмуро перевел взгляд с купающейся в огнях рампы Милли на ее светловолосого мальчишку и обратно.

— Дотерпишь, пока она закончит? — спросил он.

— Я стараюсь, но мама сказала от вас не отходить. Это важно. Боюсь, мне не дотерпеть до конца ее сцены.

И это была та сцена. В которой она гибнет и долго лежит на сцене.

Проклиная все на свете, Арджент огляделся вокруг. За кулисами шныряли люди в елизаветинских костюмах, натыкаясь на веревки, лебедки, занавеси, реквизит и друг на друга. В этом хаосе трудно было за всем уследить. Арджент знал, что сможет расслабиться, только когда отведет ее в какое-то безопасное место.

И одну.

Он не мог оторвать от Милли взгляда. То, что она красива, он знал и раньше, но до сегодняшнего вечера она была только такой. Редкой, темной геммой, искрящаяся, несмотря на опасность и кровь вокруг. Чем-то, чем необходимо овладеть. Доставляющим ему удовольствие.

Чем-то, чего он желал.

Однако теперь, увидев страсть в ее глазах, наблюдая за ее пылкими, эмоциональными жестами и вдохновенной игрой…

— Мистер Арджент, — требовательно дернул его за руку Якоб.