Опасное увлечение

Боли между ног, влажность, трепет, сладкая мука, порожденные поцелуями Арджента, не утихли до сих пор. Его ненасытность, его вожделение, даже его грязные речи вызвали в ней ответное желание, которого она никак не ожидала.

Из перешептываний актрис и фривольных сцен театральных постановок она усвоила, что сношение венчает своего рода… кульминация. Вся эта ритмичная возня с весьма громогласной сумятицей в конце. И еще она слышала о некой гордости за быстрое доведение мужчины до финала, поскольку это говорило об искусстве любовницы.

Милли могла гордиться. Свою часть сделки она выполнила, скрепив договор своим телом. На самом деле, ничего такого. И сейчас даже странно, чего она раньше так переживала. Зевая, она еще полежала ничком на пушистом покрывале, спрашивая себя, где там ее молчаливый убийца.

— Не возражаете… если я сяду?

Он не ответил. Ушел? Этот мужчина двигался бесшумно, как привидение, и мог спокойно слинять, не сказав ни слова.

Лучше бы он так и поступил.

Выпрямившись, Милли повернулась, чтобы взгромоздиться на край кровати, и в упор встретилась с искристым синим пламенем гнева, горящего в глазах Арджента.

Он возвышался над ней огромный, как титан, и не менее опасный, сжимая и разжимая кулаки.

«Черт. Он все понял».

— Я могу вас убить, — прошипел он сквозь сжатые зубы.

Милли моргнула, очаровательно ему улыбнулась, делая все возможное, чтобы сгладить потенциально взрывоопасную ситуацию.

— Мужчина вашей профессии не должен так шутить.

Он сделал шаг вперед, его ноги соприкоснулись со складками ее юбок, однако ее он не тронул, пока не тронул.

— Думаете, я шучу?

— Не понимаю, зачем вы так…

— Этот мальчик — не ваш сын, — прорычал он. — Вы мне лгали!

Милли сузила глаза, мигом позабыв об очаровательности.

— Якоб — мой сын.

— Вы что, считали меня полным идиотом, думали, я не пойму, что вы девственница? Полагали, что я не замечу крови?

— Я думала, вам плевать.

Синие огоньки в его глазах вспыхнули и погасли, а сам он застыл, будто каменное изваяние.

Милли встала и выпятила подбородок, демонстрируя, что не уступит ему в упрямстве. Огня ведь в ее глазах не меньше, чем в его — льда.

К ее удивлению, он отступил, наткнулся на умывальный таз, обнял тот обеими руками, уставившись на бултыхавшуюся в нем грязную воду. Он явно не подозревал, что она видит выражение его лица в зеркале. Прорвавшиеся сквозь парадный мраморный фасад нерешительность и сомнения и что-то куда более мрачное под ними.

Милли вышла вперед.

— Последние пять лет Якоб жил со мной. Я его любила, ходила за ним, ночами не спала, когда он болел, обливая его маленькое тельце тревожными слезами. Утишала его страхи, хвалила за успехи. Недоедая, отдавала ему последний кусок. Я подарила вам свою… — Она замолкла, не способная выговорить более ни слова, и в ее глазах заблестели слезы. — Этот мальчик — мой сын! — указала она в сторону комнаты, где спал Якоб. — И я — его мать. И разрази Господь того, кто против.

Черт, но произошедшее только что между ними ее ранило. И не столько тело, сколько душу. Этого она не ожидала. Подготовиться к этому не сумела. Без всякой разумной причины почувствовала себя ранимой как никогда. Как он посмел выторговывать соитие, а потом наказывать ее за то, что она дала ему желаемое? Он что, считает, что она еще перед ним в долгу?

— Вам следовало мне рассказать.

Он поднял голову так, словно та налита свинцом, и в зеркале она встретила его обвиняющий взгляд.

— Простите, мистер Бентли Драмл, что я не была с вами абсолютно честна с самого начала, — съязвила она. — Однако пока не явились вы, эта тайна хранила нашу безопасность. И я делала то, что надо, чтобы Якоб был в безопасности. — Ее голос пресекся. — Чтобы избавить его от ужасной правды.

Потому что правда была слишком ужасна. Слишком жестока. Ей не хотелось, чтобы Якоб узнал и возненавидел весь мир.

— А вам не приходило в голову, что эта ужасная правда могла бы стать ключом к разгадке всей ситуации?

Он повернулся, чтобы облокотиться на тяжелый умывальный таз, скрестил руки на груди, а рукав его рубашки все еще был закатан над повязкой.

— У меня были другие мысли. — Милли уставилась на повязку и невольно, забыв, что сидит на кровати, откинулась назад, пока не повались на нее. Она рассматривала кожу его руки, густо усеянную веснушками под медно-красными волосами, не совсем такими, как те темно-рыжие локоны, которые он откинул с глаз. — И кому в этом мире я могу доверять? Вам?

На сей раз уже она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза и потому уставилась на эту руку, подумав, что веснушки появились на палящем солнце, когда он работал на железной дороге. Невинный мальчик, выполняющий работу осужденного.

— Расскажите мне, — приказал он ей полушепотом. — Я послушаю.

Этого ей еще никто никогда не предлагал.

— Даже не знаю, с чего начать, — вздохнула она.

— Начните с того, кто мать это мальчика.