Опасное увлечение

Милли кивнула, сердце забилось у нее прямо под горлом, как будто стремясь вырваться наружу. Сейчас ее так легко сбить, и она надеялась, что он ничего не скажет. Беспощадному мужчине, стоявшему против нее, облокотившись на умывальный таз, это ничего не стоило.

Без жалости.

— Меня зовут Миллисент Каролина Лапински, — немигающим взглядом уставившись на его руку, произнесла она. — Агнес, родная мать Якоба, была моей лучшей подругой. Ее настоящее имя Агнес Мертенская, и жили мы в польском квартале на Рипен-стрит в Уайтчепеле. Детство наше похоже. Мой отец умер, когда я была маленькой, ее отец их бросил. Моя мать допилась до смерти, ее — погибла от опиума. У нас обеих несколько братьев, но у нее еще две сестры.

Из мрачных глубин прошлого неотмщенным, но незабытым привидением всплыло лицо Агнес.

— Мы обе сбежали из Уайтчепела, как только смогли, и я уговорила ее вместе со мной вступить в актерскую труппу, несмотря на то что она была болезненно застенчива. Мы обе сменили фамилии. В моей, как мне тогда казалось, слышалось что-то парижское и изысканное. Агнес по мужчине, в которого влюбилась, лишь первому в ряду многих, разбивших ее сердце, стала Миллер.

Милли, наконец, подняла взгляд на загадочное лицо Арджента. Еще никогда прежде так страстно ей не хотелось заглянуть в чье-то сердце. Прочитать мысли. Его выражение, как всегда, ни о чем ей не сказало.

— Понимаете, мистер Арджент, мы с Агнес были абсолютно разные. Ей хотелось встретить настоящую любовь. А мне хотелось любви всей Британской империи, ради которой я пожертвовала личной жизнью. У меня не было ни любовников, ни беременностей, ни замужеств. Я осталась недотрогой и знала, что так я стану звездой. — Из ее горла вырвался страдальческий стон. — Теперь-то я понимаю, насколько все это кажется пустым по сравнению с битвой за жизнь моего сына. Да… Якоб изменил все. Агнес никогда мне не говорила, кто отец Якоба. Знаю только, что она его любила и была убеждена, что и он ее любит. Она сказала, что есть обстоятельства, о которых она никогда мне не рассказывала, из-за которых они не могут быть вместе. Я знала, когда она с ним встречалась, потому что она оставляла со мной Якоба на вечер, а потом несколько дней после свидания ходила как в воду опущенная. Однажды, когда Якобу было четыре года, она дала мне письмо и попросила не читать его, а хранить в надежном месте. Сказала, что это письмо от отца Якоба, что тот бросает, наконец, свою бездетную жену и делает Якоба своим законным наследником. Я никогда не видела ее настолько счастливой, настолько окрыленной надеждой. Она расцеловала нас с Якобом и оставила его мне на вечер. Сказала, что встречается с его отцом, чтобы обсудить их совместное будущее, и она все расскажет мне, когда вернется, но… — Прилив эмоций не дал ей продолжить.

— Она никогда больше не вернулась, — договорил Арджент то, что не смогла произнести она.

Милли почувствовала, как у нее скривилось лицо, и закрыла его руками.

— В тот день я сильно на нее рассердилась, потому что она взяла мои любимые перчатки. Но мне их вернул главный инспектор Морли… в ее… крови. На перчатках были вышиты мои инициалы. Ее тела так никогда и не нашли, только части. Только… одну часть. Ее матку. В которой все эти драгоценные месяцы она носила милого Якоба. Вырезанную из нее, как из животного. Вот когда… тогда я и поняла, что он в опасности. Я сменила труппу и взяла Якоба к себе. — Милли зарыдала, пальцами вытирая слезы.

Ей казалось, что она уже закончила носить по Агнес траур, однако страх и боль потери подруги, все трудности, с которыми ей, абсолютно не готовой к воспитанию ребенка, пришлось столкнуться на протяжении последующих пяти лет, свалились на нее с силой рушащегося здания. Это бремя усугублялось недавним нападением на Якоба, усталостью и тем, что, едва отдав свою девственность мужчине, она тут же разнюнилась перед ним. Как размазня.

— Что, если бы его сегодня ранили? — запричитала она. — Что, если бы меня убили, а его увезли бог знает куда? Кто его спасет? Кто будет любить его, если меня не станет?

Большие ладони взяли ее локти и помогли встать.

— Прекратите! — холодно, но вежливо приказал он. — Я… я не могу видеть вас такой…

Это она в нем знала, и ее унижение, кажется, заставило ее разрыдаться еще горше.

— Я не могу, — проговорила Милли между судорожными приступами горя и страха.

— Сегодня с вами и с вашим сыном все хорошо. Я обещал обеспечить безопасность вам обоим, и я сделал, как обещал. От любой угрозы, клянусь.

Поддавшись безрассудному порыву, Милли бросилась к нему, обняла и оросила его грудь слезами. И пусть лишь одна или две из них были слезами облегчения, благодарности, удивления от того, что мужчина, пришедший ее убить, стал их спасителем.