Опасное увлечение

Он поднес рот к ее уху, его щека прижалась к ее щеке, его щетина уколола ей кожу. Насчет пота на его висках и в волосах ошиблась. Это не был пот, а ароматная влага недавней ванны. Чистотой пахло от него, но только не от его слов.

— Я спросил вас, раз вы сюда пришли, вы ищете с кем потрахаться? Получше потрахаться. Подольше потрахаться.

Она должна сказать «нет». И все же, после того как днем она его почти соблазнила, как мог этот вопрос выветриться у них из головы?

— Вы… спали, — неубедительно произнесла она.

— Я сплю. — Он проговорил в ее волосы, зарывшись в них губами, пока те не нашли ее ушную раковину, изгиб ее шеи.

— Я… я пришла разбудить вас.

Боже, что происходит? Она расцвела под ним будто чайная роза. Розовая и яркая. Она ощутила, как, прижатые к его груди, налились ее груди и ей пришлось отвести лоно подальше от того места, где в него упиралось его набухшее естество, просто потому что то было слишком большим. И… соблазнительным.

— Если вы разбудите меня, я вас убью. — Угроза стекла с его губ, как мед по зазубренным осколкам льда. Нож с тяжелым стуком вошел в стену, и Милли снова смогла дышать. Это продолжалось до тех пор, пока он не заменил лезвие ножа губами в мягкой чувствительной впадинке в ее горле.

— У вас был кошмар, — объяснила она, поднимая руки в тщетной попытке отстранить его тяжелую грудь.

— Я прошел через все мыслимые кошмары. — Милли чувствовала горячий бархат его языка между ее ухом и щекой. — Но я знаю, что это — сон.

— Как… — У нее перехватило дыхание, когда он легонько укусил ее там, где шея переходила в плечо, вызвав теплую дрожь, расплавившую ее кости. — Откуда вы знаете?

— Потому что этот сон снился мне каждую ночь с тех пор, как я вас встретил. — Его губы ласкали ее щеку, подбородок, ключицу. Его гнев обернулся желанием, и Милли почувствовала это. — И иногда он становится моим кошмаром.

— Что… п-происходит? — осмелилась спросить Милли, понимая, что он действительно считает, что все еще спит. А он и вправду мог бы убить ее, если она его разбудит.

— Потому что вы подо мной, — его голос был мрачен, темнее абсолютной ночи в этой комнате. — Такое никогда не случилось бы, пока я бодрствую.

— Почему?

— Неважно. Не здесь. — Его руки ожили, спустившись на изгиб ее талии. — Я говорю вам остановить меня, отстранить меня. Я говорю вам бежать от меня. Я говорю вам, что для вас я — ничто, кроме смерти и крови.

— И… что мне делать?

Что она должна сделать? Ей следовало бы бежать, а она, как и прежде, не могла. Пока он еще отпускает. Однако его тяжесть удивительным образом сделалась восхитительной. А его губы оставили за собой блаженный след.

— Если это — кошмар, вы кричите и бежите в страхе. Запираете меня здесь одного навсегда. Если это — сон, вы целуете меня и отдаетесь мне.

С каждым произнесенным им словом ее нутро сжимало болезненную пустоту, которую она не могла понять. Ей не хотелось, чтобы он остановился.

Ей хотелось, чтобы он повторил.

Он сосал мочку ее уха, влажный прилив между ног заставил Милли прикусить губы, сдерживая стон.

— Я ощущаю вас настолько реальной, потому что я был в вас. Потому что знаю теплоту вашей кожи и ваш аромат. — Арджент отпрянул, его тело напружилось той характерной неподвижностью свернувшейся змеи, готовой напасть. — Что будет сегодня ночью, Милли? Сон или кошмар?

Не давая себе передумать, Милли схватила его за плечи и притянула к своим губам. Она не могла сделаться кошмаром. Не для него — того, кто так много пережил.

Его стон утонул у нее во рту, и Милли обвилась вокруг него, словно он ее якорь в темноте. Ее пальцы едва сошлись на его широкой спине, а ее ноги… о, ее ноги смогли обхватить его узкие бедра и захватить и прижать к нему место, которое пульсировало так неистово, что казалось, повергало ее на грань безумия.

Вопреки сказанному, его сомнамбулическое исследование прекратилось. Поцеловала его, может, и она, но она была бы дурой, решив, что сможет им управлять. Более того, она оказалась никак не готовой к интенсивности его жаркого натиска. Его губы были твердыми и в тоже время полными. Движения грубыми и беззастенчиво чувственными. Он поцеловал ее злым ртом, тем, из которого вырывались угрозы, непристойности и жестокости, хотя подчас и слова любви, неподкупной честности. Он поцеловал ее как мужчина, неискушенный в поцелуях. Никаких ухищрений, утонченных приемов или уклончивости. Он поцеловал ее как мужчина, неистово желающий ее. Как страждущий излиться в нее. Это был поцелуй хозяина. Бесстыдный поцелуй. Поцелуй мужчины, знавшего свои грехи и отпускавшего их себе. Поцелуй убийцы.

В беспокойном разуме проносилось множество неприятностей и тревог, и каждое касание его бархатного языка, каждое нажатие его требовательных бедер утишало и отдаляло их, пока не осталось лишь два задыхающихся, сцепившихся в предельной близости тела, лежащих в темноте.