Опасное увлечение

Он скользил в ней вперед и назад, упиваясь ее блаженными вздохами. Почувствовать это позволял ему только сон. Он единственный был способен облечь ледяную пустоту теплыми бархатными ножнами. Колыбелью шелковистой плоти и нежных журчаний. Только во сне Арджент мог еще раз открыть ощущения этого чуда.

Он брал ее глубокими, медленными толчками. И каждый из них отрывал его часть. В нем что-то оживало, росло, разгоралось и пульсировало. Что-то, от чего ему хотелось уклониться, уйти от его напора, от наслаждения, но он обратился в мужчину чистого основного инстинкта. Сотворенного исключительно из примитивной похоти. Ее слабые попискивания гнали его вперед, пока не будет достаточно. Но достаточно не будет никогда. Этого ему всегда будет недостаточно. Отчаянно стремясь проникнуть глубже, он положил ее ногу себе на плечо, войдя настолько глубоко, что казалось, достал до ее матки.

Ее всхлипывания трогали его так же глубоко, как он проникал в нее, в раскинутые перед ним в сладком подчинении мягкие бедра.

— Позовите меня! — потребовал он между долгими, почти наказывающими толчками. — Произнесите мое имя… еще… один… раз.

— Кристофер! — вырвалось из самой глубины ее горла. — Пожалуйста!

Он не мог сказать, просьба это или мольба. Это не имело значения. Она застонала, потом заплакала. Ее тело сжало член пульсирующими толчками, настолько сильными, что он был неспособен им противостоять.

Арджент закрыл глаза, борясь с поднимающимся из живота и готовящимся разорваться в нем экстазом. Он до последнего, сколько мог, цеплялся за этот миг.

Сейчас он проснется. Сейчас он ее потеряет…

Горячий поток удовольствя хлынул сквозь него, и он выдохнул вздох недоверия вместе с излиянием семени. Арджент не мог снова набрать воздух в легкие. Мог лишь выстреливать семя, скованный каждой сжавшейся мышцей, держащей его в плену наслаждения. Охваченный беспримесно чистым блаженством. Пульсировавшим из него, изливавшимся из него, купавшем в своей теплоте ее лоно и продолжавшим разряжаться в его последних отчаянных толчках.

Буря прошла так же внезапно, как и накрыла его, оставив за собой сокрушительные разрушения. Ужас обратил его кровь в лед раньше, чем в нем остыло тепло похоти.

— Вы… все еще здесь.

Он стоял со своим влажным достоинством и холодной вспышкой ужасной действительности.

— А где мне еще быть?

Замешательство сливалось в ее голосе с чем-то еще, делавшим его хриплым и низким. В нем поднялось отвращение. Сожаление? Страх? Боль?

Боже. Что он сказал ей? Что они только что сделали…

Она — она — под ним. Она дрожала, когда он взбирался на нее. Он принудил ее…

Черт.

— Кристофер?

Арджент вслепую кинулся к двери, ударом ноги распахнул ее и неверными шагами побрел по сумрачному коридору. Побежал. Побежал от темноты. От белой женщины своих снов.

От фантазии, в одно мгновение обернувшейся кошмаром.

Глава двадцать третья

Кристофер рассаднил костяшки пальцев, нанеся удар по грубой деревянной колоде, которую, нагрузив сверху камнями, поставил в своем тренировочном зале. Дождь барабанил по стеклу, и проникавший в комнату серый свет позднего утра превращал снаряды Арджента в тусклые тени.

Проклиная отсутствие концентрации, он приветствовал острую жгучую боль как старого друга. Боль поспособствует сосредоточенности, кровь — ясности мысли.

«Я хочу вас».

«Тогда я ваша».

Резкий вскрик, не сразу осознанный как собственный, разорвал пустоту комнаты, когда он вновь сжал травмированный кулак и еще раз ударил колоду. И еще раз. И еще раз.

Этому он учился всю свою жизнь. Ву Пин начал с песка, чтобы на костяшках пальцев и ребре ладони образовались твердые мозоли. Затем они перешли к ведрам, наполненным галькой и доскам. Наконец он бил кулаком в стены тюрьмы, обагряя камни своей слабостью, пока его кожа не загрубела настолько, что больше не кровоточила.

Кровь означала, что он стал слишком мягок. Слишком слаб. Что его можно сломать.

«Позови меня. Произнеси мое имя».

«Кристофер… пожалуйста».

Он был не понаслышке знаком с просьбами распростертых под ним людей и удушением их мольбы. Но ее врезались в него зазубренным камнем. Она молила об освобождении?

Он не мог сказать. Он не мог вспомнить. В глубине души он был рад, что не видел ее прошлой ночью и память о страхе или боли на ее лице не вставала как образ, навсегда запечатлевшийся перед его мысленным взором.

Черт возьми! Казалось, это был сон. С нею это всегда был сон. Такие слова не могли прийти ему на ум, когда он бодрствовал. Такие примитивные желания не принадлежали к миру дневного света. Мужчины, подобные ему, не дарили женщине судороги блаженства.

Их это не заботило.

В этот раз колода раскололась под его кулаком.

Он занимался этим для того, чтобы чувствовать себя подобно вечности, с маниакальным физическим упорством умерщвляя ум. Пот бежал по его голому торсу холодными ручьями, кровь пульсировала, вздувая под кожей вены. Мышцы вспучивались и горели.

Однако ему не удавалось забыть мягкость между ее бедер, блаженство чувствовать ее под собой, толчки его бедер в ее лоно.