Опасности курения в постели

Марсела заговорила медленно, не глядя на него, робко, но решительно, словно ей требовалось срочно завершить неприятное дело. Сказала, что Нико — единственный, кто ей поверил, и что очень жаль, что он не смог увидеть это существо. Она думала, что Нико — тот самый, избранный, но ошибалась. Призналась, что ей не хочется вытворять с собой такое, но в последнее время этого невозможно избежать. И пожелала увидеть видеосъемки с собственным обнаженным телом. Нико поразили ее слова, он попросил ничего не говорить об этом родителям. Но Марсела успокоила его, сказав, что съемки ее не напрягают, просто хочется взглянуть на себя со стороны.

— Никогда не видела своего тела, — объяснила она. — Я принимаю душ с закрытыми глазами и переодеваюсь так же.

— А когда наносишь себе раны?..

— Не я, а он. Это он причиняет мне боль во время сна.

И Марсела попросила его уйти, потому что ей нужно было что-то сделать. Тогда Нико решил, что никогда не покажет ей то видео и не вернется больше в этот дом.

С тех пор мы старались не говорить о Марселе. Мне казалось, что Нико влюбился в нее и что он боится увидеть ее снова, да и я, наверно, поступила бы так же. Мы с Нико и сами почти перестали встречаться, ведь быть вместе означало не расставаться с Марселой, а никто из нас не желал, чтобы она оставалась между нами, обнаженная и истерзанная. Я возобновила контакты со своими бывшими друзьями, но никогда ничего им не рассказывала — то, что доверили, следует хранить в тайне. Однажды я спросила Нико в одном из наших теперь уже редких чатов, хранит ли он еще те видеосъемки. Он ответил утвердительно и задал вопрос, хочу ли я их посмотреть. Я отказалась. И он заверил меня, что выбросит их в ту же ночь, но не знаю, выполнил ли он свое обещание.

Я никогда его об этом не спрашивала.

Вернувшиеся дети

Когда Мечи только начинала работать в Центре управления и контроля столичного парка Чакабуко, над которым проходила автострада, то думала, что никогда не сможет привыкнуть к постоянной вибрации над головой, к глухому шуму, издаваемому на стыках асфальта мчащимися автомобилями, к гудению опор. Казалось, гул пульсирует, а она находится прямо под ним, в офисе идеально квадратной формы, который она делила с Грасиелой и Марией Лаурой, гораздо более опытными сотрудницами, ответственными за обслуживание клиентов, чего Мечи делать не умела, да и не хотела. Но с течением времени она стала привыкать к шоссе над головой и даже научилась различать виды транспорта: когда проезжал тяжелый грузовик, казалось, что по крыше бьет молот, будто великан бродит по офису. Автобусы издавали высокий звук, а легковушки — простое шуршание и биение. Ритм уличного движения сопровождал ее работу и создавал ощущение замкнутости, пребывания в аквариуме, что даже как-то помогало.

Безмолвный труд Мечи держал ее в изоляции. Она занималась пополнением и обновлением архива потерянных и пропавших без вести детей в Буэнос-Айресе. Архив входил в самую большую картотеку одного из офисов Совета по правам детей и подростков. Даже сама Мечи знала не все о бюрократических сетях советов, центров и контор, к которым принадлежала, и временами нелегко было определить, на кого она трудится. Однако за десять лет работы в Администрации города она впервые полюбила свое занятие. С тех пор как Мечи возглавила архив почти два года назад, он получал восторженные отзывы, несмотря на то, что содержал лишь документы, ведь важные дела, которые мобилизовали полицию и следователей на поиски ребятишек, находились в полицейских участках и прокуратурах. Документация была менее полезной — просто постоянное наращивание данных, которые никак не используются. Разумеется, они были доступны каждому, и иногда родственники приходили порыться в архиве в надежде как-то состыковать концы с концами и выяснить местонахождение пропавших детей. Или добавляли новые предположения и данные. Среди самых отчаявшихся были те, кого на служебном жаргоне именовали «жертвами родительского похищения»: отцы или матери, чей партнер сбежал с общим ребенком. Чаще всего — матери. Мужчины, которые приходили, не скрывали тревогу: для них время имело решающее значение, потому что внешность малышей очень быстро меняется. Как только начинают проявляться первые черты характера, отрастают волосы и определяется цвет глаз, младенец, запечатленный на снимке в объявлении о розыске, как будто бы вновь исчезает.

С тех пор как Мечи начала заниматься архивом, ни один ребенок, похищенный отцом или матерью, не нашелся.