Опавшие листья (Короб первый)

И вся радость ее - была в радости других.

(На слова: "Шурочка, кажется, очень

довольна" - на сон грядущий мне.

Наша общая Мамочка).

* * *

Уважение к старому должно быть благочестиво, а не безумно.

(старообрядцам и канонистам).

* * *

- Что же именно "канонично"?

- Для уважающего Церковь и любящего ее канонично то, что сейчас клонится к благочестию Церкви, к правде ее, к красоте ее, благоустройству ее, к истине ее. К миру, здоровью и праведной жизни верующих. Но для злых, бесчестных и бессовестных, не любящих Церкви и не блюдущих ее, "канонично" то, что "сказали такие, как мы, в равном с нами ранге и чине состоявшие". Для них:

- Не церковь, но - мы.

И на нечестивых безбожников должна быть положена узда. (Термогенам * и Храповицким, - 26 июня 1912 г.).

* * *

Будет больше научности, больше филологии, даже добропорядочности больше будет, но позолоты времен не будет. И не будет вдохновения. Ибо могучие дерева вырастают из старых почв.

(в мыслях о русской реформации).

* * *

Голосок у нее был тоненький-тоненький, слабый-слабый: как у прищемленной птички. И, выпустив несколько звуков, 1-2 строки песни, всегда рассмеется, как чему-то невозможному у себя.

(когда мама в гамаке запела песню, а я, сидя у окна за статьей, услышал).

* * *

В мышлении моем всегда был какой-то столбняк.

Я никогда не догадывался, не искал, не подглядывал, не соображал. Эти обыкновеннейшие способности совершенно исключены из моего существа.

Но меня вдруг поражало что-нибудь. Мысль или предмет. Или "вот так бы (оттуда бы) бросить свет". "Пораженный", я выпучивал глаза: и смотрел на эту мысль, предмет или "от-туда-то" - иногда годы, да и большей частью годы.

В отношении к предметам, мыслям и "оттуда-то" у меня была зачарованность. И не будет ошибкой сказать, что я вообще прожил жизнь в каком-то очаровании.

Она была и очень счастлива и очень грустна.

В сущности, я ни в чем не изменился с Костромы* (лет 13). То же равнодушие к "хорошо" и "дурно". Те же поступки по мотиву "любопытно" и "хочется". Та же, пожалуй, холодность или, скорее, безучастие к окружающему. Та же почти постоянная грусть, откуда-то текущая печаль, которая только ищет "зацепки" или "повода", чтобы перейти в страшную внутреннюю боль, до слез... Та же нежность, только ищущая "зацепки".

Основное, пожалуй, мое отношение к миру есть нежность и грусть.

Откуда она и в чем, собственно, она состоит?

Мне печально, что все несовершенно: но отнюдь не в том смысле, что вещи не исполняют какой-то заповеди, какого-то от них ожидания (и на ум не приходит), а что самим вещам как-то нехорошо, они не удовлетворены, им больно. Что вещам "больно", это есть постоянное мое страдание за всю жизнь. Через это "больно" проходит нежность. Вещи мне кажутся каким-то обиженными, какими-то сиротами, кто-то их мало любит, кто-то их мало ценит. "Неженья" же все вещи в высшей степени заслуживают, и мне решительно ни одна вещь в мире не казалась дурною. Я бы ко всем дотрагивался, всем проводил бы "по шёрстке" ("против шёрстки" - ни за что). Поэтому через некоторое "воспитание" (приноровле-ние, привыкание) я мог доходить до влюбления в прямо безобразные и отвратительные вещи, если только они представятся мне под "симпатичным уголком", с таким-то "милым уклоном". Мне иногда кажется, что я вечно бы с людьми "воровал у Бога"... не то золотые яблоки, не то счастье, вот это убавление грусти, вот это убавление боли, вот эту ужасную смертность и "окончательность людей", что все "кончается" и все не "вечно". Это мое "ворованье у Бога" какой-то другой истины вещей, чем какая открывается глазу, не было, однако (отнюдь!), восстанием против Бога... Тут туманы (души и мира) колеблются, и мне все это "верование с людьми" представлялось чем-то находящимся под тайным покровительством Божиим, точно Бог и сам хотел бы, чтобы "мир был разворован", да только строг закон (Рок, Ауаукп). Вот эта борьба с Роком стояла постоянно в душе, и, собственно, о чем я плакал и болел - это что есть Рок и Avdyicri.

* * *

Разница между мамочкой и ее матерью ("бабушка" А. А. Р.) была как между ионической и дорической колонной. Я замечал, что м. вся человечнее, мягче, теплее, страстнее. Разнообразнее и проницательнее. Но баб. - тверже, спокойнее, объемистее, общественнее. Для б. была "улица", "околица", "наш приход", где она всем интересовалась и мысленно всем "правила вожжи". Для м. "улицы" совершенно не существовало, был только "свой дом": дети, муж. Даже почти не было "друзей" и "знакомых". Но этот "свой дом" вспыхнул ярко и горячо. Б. могла всю жизнь прожить без личной любви, только в заботе о других: мама этого совершенно не могла, и уже в 14 лет поставила "свою веру в этого человека" как знамя, которого ничто не сломило и никто (у 14-летней!) не смог вырвать. Этого баб. не могла бы и не захотела. Для нее "улица" и авторитет улицы был значущ (для мам. совершенно не значущ) Так и вышло: из "дорической колонны", простой, вечной, - развилась волнующаяся и волнующая ионическая колонна. Верным глазом я узнал обеих* (1890 г., подготовительно 1886-1890 гг.).

* * *