Опавшие листья (Короб первый)

(он же перед смертью).

* * *

Говорят, дорого назначаю цену книгам ("Уед."), но ведь сочинения мои замешены не на воде и даже не на крови человеческой, а на семени человеческом.

* * *

Не полон ли мир ужасов, которых мы еще совершенно не знаем?

Не потому ли нет полного ведения, что его не вынес бы ум и особенно не вынесло бы сердце человека?

Бедные мы птички... от кустика до кустика и от дня до дня.

* * *

Всё воображают, что душа есть существо. Но почему она не есть музыка?

И ищут ее "свойства" ("свойства предмета"). Но почему она не имеет только строй?

(за кофе утр.).

* * *

Я вовсе не "боролся" (Мер.), а схватил Победу. Когда увидал смерть. И я разжал руку.

(на извозчике).

* * *

- Дети, вам вредно читать Шерлока Холмса.

И, отобрав пачку, потихоньку зачитываюсь сам.

В каждой - 48 страничек. Теперь "Сиверская - Петер-оург" пролетают как во сне. Но я грешу и "на сон грядущий", иногда до 4-го часу утра. Ужасные истории.

* * *

Боль мира победила радость мира - вот христианство.

И мечтается вернуться к радости. Вот тревога язычества.

* * *

Евреи подлежат, а не надлежат. Оттого они и "подлежащее" истории.

Евреи - суккубы своего божества (средневековый термин).

(на Гороховой за покупками).

* * *

Пройдет все, пройдем мы, пройдут дела наши.

Л.*?

Нет.

Хочется думать.

Зачем я так упираюсь тоже "пройти"?

И будет землица, по которой будут проходить люди. Боже: вся земля великая могила.

* * *

Без веры в себя нельзя быть сильным. Но эта вера в себя развивает в человеке - нескромность. Не отсюда ли то противное в том, что я иногда нахожу у себя (сочин.)?

(на Загородном).

* * *

Песни - оттуда же, откуда и цветы.

* * *

Умей искать уединения, умей искать уединения, умей искать уединения.

Уединение - лучший страж души. Я хочу сказать - ее Ангел Хранитель.

Из уединения - всё. Из уединения - силы, из уединения - чистота.

Уединение - "собран дух", это - я опять "целен".

(за утренним кофе. 31 июля 1912 г.).

* * *

Прочел в "Русск. Вед."* просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски... Да что там миноноски: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме*, Шахэ*, Мукдене*? Слова Ксюнина*, года три назад: "Японский посланник, при каких-то враждебных Японии статьях (переговоры, что ли, были) левых русских газет и журналов, сказал вслух: "Тон их теперь меня удивляет: три года тому назад (во время войны) русская радикально-политическая печать говорила о моем отечестве с очень теплым чувством". - "Понимаете? - смеясь прибавил Ксюнин: - Радикалы говорили об Японии хорошо, пока Япония, нуждавшаяся в них (т. е. в ра-зодрании единства духа в воюющей с нею стране), платила им деньги". И в словах посла японского был тон хозяина этого дела. Да, русская печать и общество, не стой у них поперек горла "правительство", разорвали бы на клоки Россию и роздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за "рюмочку" похвалы. И вот отчего без нерешимости и колебания нужно прямо становиться на сторону "бездарного правительства", которое все-таки одно все охраняет и оберегает. Которое еще одно только не подло и не пропито в России.

* * *

Злая разлучница, злая разлучница. Ведьма. Ведьма. И ты смеешь благословлять брак.

(о ц. англиканской; семейные истории в Шерлоке Холмсе*: "Голубая татуировка" и "В подземной Бене". "Повенчанная" должна была вернуться к хулигану, который зарезал ее мужа, много лет ее кинувшего и уехавшего в Америку, и овладел его именными документами, а также и случайно разительно похож на него; этого хулигана насильно оттащили от виски, и аристократка должна была стать его женою, по закону церкви).

* * *

Будь верен человеку, и Бог ничто тебе не поставит в неверность.

Будь верен в дружбе и верен в любви: остальных заповедей можешь и не исполнять.

(13 июля).

* * *

Там башмачки, куклы, там - Мадонна (гипсовая, - из Казани). Трепаные листы остатков Андерсена, один пустой корешок от "задачника" Евтушевского*, больше всего картин - Васи: с какой веселостью относишь это в детскую кучу.

(за уборкой книг и всего - к переезду с дачи).

* * *

Мамочка всегда воображала, что я без рук, без ног, а главное, без головы. И вот она убирает и собирает мои листки, рукописи (никогда ничего не забудет), книги. Переехали.

- Варя, платок!

- Платок?

- Да. Скорее. Ты же спрятала грязный, а где же чистый? Молчание.

- Ну?

- Подожди. Платок. Я их уложила на дно сундука. Потому что очень нужно.

И всегда, что "очень нужно", она - на дно сундука.

- Я сейчас! Сейчас! Подожди одну минуту (растерянно, виновно и испуганно).

И раскупоривает, бедная и бессильная, весь сундук. Эти истории каждую осень и весну.

"Платок" я взял наудачу. Именно с платками не случалось. Но, напр., ручка и перо. Или еще - фуфайка, когда холодно. Раз, жалея ей "рыться", я в жарчайшие дни сентября ("бабье лето") ходил в ватном, потел, мучился, бессилен, "потому что все летнее бьшо уже убрано", и, конечно, "на дно сундука".

(убираясь с лета в город).

* * *

Будем целовать друг друга, пока текут дни. Слишком быстротечны они будем целовать друг друга.