Орангутан и Ваучер (сборник)

– На что вы намекаете?

– На то, что людей оцеплять нехорошо, жестоко… Следователь усмехнулся, пристально посмотрел в светлые глаза Просекина, предложил сесть.

– Уважаемый Матвей Евлампиевич, вы даже не подозреваете, до чего довела вас доброта! Да-да, именно доброта. Ведь мы с прокурором не зря приезжали к вам в хозяйство… и в поле были, и на ферме, и в отделе кадров полдня просидели. Уму непостижимо! Народец-то у вас со всей России работает, кого только нет! Одних уголовников амнистированных тридцать восемь человек насчитали… Зачем превращать хозяйство в исправительно-трудовую колонию?

– Работать некому, дружище, потому и не приходится особо выбирать, а шабашники с юга за такую плату не хотят работать. – Директор исподлобья покосился на следователя. – К тому же, я в детском доме рос, знаю, как важно вытащить человека из беды.

– Любопытно. Как мне известно, вы начали работать в хозяйстве обычным слесарем?

– Ты что, дружище, опять допрашиваешь меня? – нахмурившись, пробурчал Просекин.

– Можете считать как угодно, но на Калинкина заведено уголовное дело.

– За какие такие грехи?

– За чокера.

– Чего?

– За чокера, говорю.

– Постой-постой… Что-то у меня в голове не укладывается.

Директор удивленно, даже растерянно глянул на следователя.

– Ворует он эти самые железки, – сквозь зубы процедил тот, – наши ребята засекли.

– Не может быть! Митя?!

Следователь вытащил из-под стола связку стальных тросов.

– А это что, по-вашему?

Директор поднялся со стула, внимательно осмотрел улики.

– Давно засекли?

– Сегодня.

– Как сегодня? В городе, что ли?

– А где же еще?..

– Тогда все понятно. – Просекин перевел дыхание, неожиданно заулыбался. – Ведь он у меня в городе, наверное, лет десять не был, а то и больше…

– Ну и что?!

– А то, что ты, Митя, в законах человеческой души ни бельмеса! Книгами обложился, как твой дружок прокурор, а тут пусто. – Просекин сильно постучал себя по лбу. – Да где вам понять душу русскую, если вы наичестнейшего человека вором нарекаете?!

– Прошу полегче, товарищ Просекин!

– А чего полегче-то! Фасону у тебя, Митя, с лихвой, а груздь с поганкой спутал! Да ты знаешь, что за человек, этот Калинкин!

– Обычный слесарь…

– Нет, не обычный! Обычный ты, потому что шила от мыла не отличишь, хотя и с «ромбом» на груди. Яков мой – душа всего хозяйства! Каждый мужик за него заступится! Каждый, как за самого себя, и я в том числе! А за тебя кто заступится? Прокурор? Начальник полиции? Сомневаюсь… Вы теперь в районе создали такую среду, что никто никому не нужен…

– Отчего ж так, Матвей Евлампиевич?

– Да оттого, что на лосей в одном и том же месте охотитесь… Конкурируете меж собой, черти руководящие! – Просекин неожиданно засмеялся, и смех его был настолько заразительным, что следователь тоже повеселел. – Прошлым годом как-то все начальство в районе, словно по сговору, в командировки укатило. Звоню в район – везде пусто… А спустя дня три в лес пошел, глазам не верю… В дальнем урочище вездеход стоит, и на нем сам глава района… Я на лыжах их объехал… Помнишь, Митя, ведь и ты там был?!

Следователь ничего не ответил, помолчал, насупился.

– Значит, Матвей Евлампиевич, вы считаете, что Калинкин не виновен? – после долгого молчания задумчиво спросил он.

– Уверен в этом.

– Но ведь мы его с поличным… Он портовых бичей спаивал, а те ему чокера воровали… И деньги у него были…

– Да это мои деньги, Митя! – вдруг выкрикнул Просекин. – Это я всучил ему их по случаю праздника! На любом суде докажу…

– Какого праздника?

– Да нашего, Митя, нашего! Ведь люди у нас намного честнее, чем вы думаете.

Пока стучит сердце

Старик свесился с печки, глянул в оконце.

– Вьюга хлыстом бьет, а я гасну.

– Че? – откликнулась старуха.

– Че? Че! – незлобно передразнил старик. – Квасу дай…

Старуха слезла с полатей, налила кружку, ласково протянула:

– Пей, бог с тобой.

Старик взял кружку, задумался:

– Огурчика бы…

Жена юркнула в подвал, быстро отыскала огурец.

– Еще че? – переспросила она.

– Эх… На печь лезь, – тихо, почти шепотом ответил супруг.

– Зачем?

– Лезь, кому говорят! Да ближе, ближе…

– Куда ближе-то? – тихо проговорила жена. – Вся твоя, Степанушка.

– Будет тебе кривляться. Ты лоб пощупай: холодный али нет?

Жена потрогала лоб.

– Холодный, а че?

– Холодный! Все, конец, значит. Одна жить будешь… На тот свет ухожу… Николая Угодника неси.

– Ну тебя… Аль не помнишь? Пронька вчера был… Я ему, охламону, башку отверну! Пришел шалопутный, три огурца съел да Николая Угодника у тебя и выпросил.

– Ему-то он зачем? – Старик посмотрел на пустую божницу. – Ну что, молчишь?

– Да ну тя… Проньке денег девать некуда, вот и бесится. А вчера…

– Что вчера?

– Степан, говорит, где? Я ему – спит, а он буди говорит. Зачем, спрашиваю, черт полуношный? А он уперся как бык, буди, и все. Ветеранам, говорит, нынче награды раздают, и Степке твоему положено…

Старик слез с печи, прихрамывая, дошел до стула, стиснул кулак.

– Скажи, как думаешь? Мне награду дадут али как?

– То за Отечественную дают, а ты – гражданский…