Орангутан и Ваучер (сборник)

Такого вопроса старик не ожидал, даже крякнул от бойкой наглости Тимофея.

– Стало быть, на охоту, – мрачно ответил он. – Я ведь птицу по полету вижу…

– И мы вас еще у деревни заметили, – протянул парень, поймав на себе пристальный взгляд старика. – Хотели подвезти вас, да трактор сломался. Нам ведь по пути?

– Нет, не по пути. – Степан мрачно посмотрел на Тимофея и строго спросил: – Куда трактор гоните?

– Далеко, дедушка, отсюда не видно, – усмехнулся Тимофей.

– Ух, как научились разговаривать! Потому и далеко, что государственный лес близко и бесплатно. – Старик помрачнел, откашлялся и без важности сказал: – Ну ладно, хватит, наговорились… В полицию пошли!

Тимофей насторожился, глянул на массивную берданку деда, по всей видимости, нулевого калибра.

– Зачем? – растерянно спросил он.

– Там разберемся, Тимоха… Что-то часто я тебя на государственных делянках стал видеть. Понял?

– Понять-то понял… – Тимофей умолк, нахмурился и заговорил задушевно и деликатно: – Только я ведь теперь, Степан Иванович, не Тимоха уже, а как-никак хозяин фермы. И зовут меня нынче Тимофей Гаврилович Наумов.

– Вот так нынче и получается. – Степан тяжело вздохнул, насупился, глаза его вспыхнули. – Тебе бы, Тимоха, в пастухах походить годков пять, с племенными бычками попястаться в косаражнике, а ты уже в руководители ползешь. Да с такой воровской натурой, как у тебя, нельзя руководителем быть. Иначе опять, как при Батые, заживем.

– Об этом, Степан Иванович, не тебе судить! – оборвал его нарушитель.

Лицо старика помрачнело, глаза округлились, голос стал отрывистым, резким:

– Ты постой, Тимоха! Ведь я в рассудке еще! Хотя и старик. Видно, не знаешь, как я дрался за Россию нашу, потому и дерзишь!

Степан по-молодецки крякнул и, сдернув с ослепительно-седой головы ушанку, бросил ее в снег. Лицо его зарделось от мороза, губы покраснели. Поежившись от холода, он поднял шапку, стряхнул с нее снег и нахлобучил на голову.

– Довольно комедь разыгрывать. Заводи трактор, – обратился Тимофей к напарнику. – В полицию едем! Там разберемся.

– То-то и оно. Трактор, видите ли, у них сломался. – Старик повесил одностволку на плечо, ухмыльнулся. – Ох и человек ты, Тимоха! Нет бы сразу сказать: «Извини, деда, хлева в доме сгнили, а леса строевого нема. Вот и приходится втихаря пилить…» А у тебя, чуешь, что получается? Трактор сломался… Ну, поехали, поехали!

В окнах полицейского участка уже горел свет. Степан издали разглядел на высоком крыльце первого заместителя начальника, взволнованно поглядывающего по сторонам. Он узнал своего вчерашнего гостя Прона Кожемякина.

– Вы Степана Большакова не видели? – с тревогой кричал Прон.

Трактор остановился.

– Здесь я, Проня, – радостно отозвался Большаков.

Кожемякин подбежал к волокуше.

– Бог ты мой, а я с ног сбился! Ты прости меня за то, что твою избу запер! Ведь это Тимофей науськал меня. – Он брезгливо кивнул на фермера. – Запирай, говорит, своего дружка снаружи. Нынче, говорит, время лютое, как бы смерть к нему в дом не прокралась, ему ведь девятый десяток уж… Вот я тебя и стал запирать.

Степан покосился на Тимофея, повесил ружье на плечо.

– Как домой возвращаюсь так и запираю, – никак не мог успокоиться Прон Кожемякин. – А утром иду дежурить и опять отпираю. А вот нынче… – Прон тяжело перевел дыхание. – Подхожу к твоему дому, а вместо крайнего окна в передней – дырка в стене и рама в снегу лежит. Я кликнул тебя – молчание, кликнул Лукьяновну – тоже никто не отзывается, Я в избу… В ней темно, как в колодце… Зажег спичку, прошел в переднюю, а там в углу на лавке Анфиса Лукьяновна лежит…

Степан встал с волокуши, мрачно посмотрел в растерянные глаза Прона, насторожился.

– Ну и что? – глухо спросил он с какой-то слабой тревогой в голосе. – Холодно в избе?

– Если бы только холод! Лежит, на ногах у нее ка-танцы, – взволнованно продолжал Прон, – в руках лампадка разбитая, а глаза… Слышь, Степан Иванович… Прости меня, не уберег я твою бабушку. Видно, смерть окаянная в окно влезла, а может, Лукьяновна к фельдшеру хотела идти, а дом снаружи заперт…

– Ты что это говоришь, Проня?!

– Нет ее больше… Умерла она, Степан.

Старик больше ничего не спрашивал, только сразу весь осунулся, покачнулся назад, словно его кто-то толкнул, и тяжело опустился на волокушу.

– Умерла, значит, моя баушка, – тихо сказал он и сняв шапку, вдруг громко завсхлипывал. – Опередила меня, старая… – проговорил сквозь слезы. – Придется одному теперь воевать… – Он поднялся с волокуши, оправил на себе одежду и вытер носовым платком заплаканные глаза.

Мишка-граммофон

У Мишки Стелькина луженая глотка.

Идет, бывало, по лесу и так гаркнет, что все сороки с веток падают.

Когда его дядя купил старый дом на берегу Северной Двины, то Мишка получил приглашение приехать и обжить его.

– Дело-то выеденного яйца не стоит, – весело подмигнул он сестре Дуне. – Приеду, выпью для крепости стакана два домашней сметаны, выйду на поветь да как заору: