Осень ацтека

Если соглядатай и следовал за нами, то нам, по крайней мере на время, удалось оторваться от него, когда на краю острова я подозвал лодочника и мы взошли на борт его акали. Сначала я велел лодочнику плыть на юг, к цветочным садам Шочимилько, куда порой отправлялись на пикники испанские семьи, а убедившись, что никакой другой акали нас не преследует, попросил повернуть и высадить нас на глинистой отмели, рядом с местом, где некогда красовался парк Чапультепек. Мы поднялись на холм, не встретив никого, и шли, пока вдали не показалась крыша замка. После этого, укрываясь за деревьями, мы стали подбираться всё ближе, пока не увидели распахнутые ворота крепости и многочисленных, сновавших туда-сюда или просто прогуливавшихся людей. Нас так никто и не заметил.

Наконец мы подошли к выбранному мной заранее огромному раскидистому дереву с толстенным стволом (у нас оно называется ауакуафуитль) и затаились за ним, всего лишь в каких-то ста шагах от ворот.

— Похоже, в замке сегодня самый обычный день, — заметил я, достав аркебузу из-под плаща и положив её рядом с собой. — Никакой дополнительной охраны, никаких особых мер безопасности. Так что чем быстрее мы это сделаем, тем лучше. Вы с Ихикатлем готовы, Ситлали?

— Да, — твёрдо ответила она. — Я не говорила тебе, Тенамакстли, но прошлым вечером мы оба отправились к жрецу доброй богини Тласольтеотль, и я исповедалась во всех наших дурных поступках. Включая и сегодняшний, если он тоже плохой.

Увидев выражение моего лица, Ситлали торопливо добавила:

— Это на всякий случай, если вдруг что-то пойдёт не так. В любом случае, мы готовы.

Когда Ситлали упомянула эту богиню, я вздрогнул, потому что никто не обращается к Пожирательнице Скверны, иначе как почувствовав близость смерти. Потому человек и просит богиню поглотить все его грехи, дабы отправиться в загробный мир освобождённым и очищенным от бремени дурных деяний. Но если Ситлали это принесло облегчение...

— Этот покуитль при горении будет испускать дымок и распространять запах, — объяснил я, наводя с помощью линзы солнечный луч на слегка высовывавшуюся из корзинки бумажную трубку. — Но сегодня дует небольшой ветерок, так что это будет не слишком заметно. Если кто-то и почувствует запах, то наверняка подумает, что новобранцы практикуются со своими аркебузами. Так вот, повторяю ещё раз: у тебя будет уйма времени, чтобы...

— Тогда, — сказала она, — я сделаю это поскорее, пока меня не одолели нервозность или страх. — С этими словами Ситлали взялась за ручку корзинки и протянула руку Ихикатлю. — И поцелуй меня, Тенамакстли... чтобы приободрить.

Я бы с огромной радостью поцеловал её и так, без всякой просьбы. Ситлали чуть помедлила, всматриваясь из-за ствола дерева, а убедившись, что в её сторону никто не смотрит, ведя за руку ребёнка, спокойно вышла на ярко освещённое солнцем открытое пространство, с таким видом, будто только что поднялась на холм через лес. Я упустил их из виду совсем ненадолго, только на то время, которое потребовалось, чтобы насыпать на «полку» щепотку пороха и отвести назад «кошачью лапку», изготовившись к выстрелу. Но когда мой взор снова обратился к матери и ребёнку, увиденное меня встревожило.

Многие из прогуливавшихся перед цитаделью испанцев с улыбкой поглядывали на приближавшуюся к ним привлекательную молодую женщину, но стоило им приглядеться к Ихикатлю, как на их лицах появлялось изумление, а потом и отвращение. Это не могло не привлечь внимания стоявшего, лениво привалившись к воротам, вооружённого часового. Он уставился на приближавшуюся пару, а потом, оставив свою ленивую позу, выпрямился и двинулся им на перехват. Такой возможности я не учёл и не дал Ситлали никаких наставлений на случай осложнений подобного характера.

Ситлали остановилась перед часовым, и они обменялись словами. Наверное, солдат сказал что-то вроде: «Во имя Господа, что за уродца ты привела?»

Но Ситлали не могла понять его и дать внятный ответ. Думаю, что она произнесла — или попыталась произнести — одну из тех фраз, которым я её научил, насчёт того, что она якобы ищет свою сестру маатиме или желает продать фрукты. В конце концов, у неё всегда оставалась возможность просто поставить корзинку и уйти, как будто обидевшись.

Так или иначе, часовой, увидев симпатичную женщину так близко, по-видимому, потерял интерес к её уродливому маленькому спутнику. Насколько я мог понять, наблюдая из своего укромного места, он ухмыльнулся, сделав угрожающий жест своей аркебузой, явно приказывая Ситлали выпустить руку ребёнка и — к моему изумлению — отдать корзинку Ихикатлю. Малышу приходилось удерживать её двумя руками. Потом Ситлали повернула Ихикатля лицом к воротам и легонько его подтолкнула. Когда мальчик послушно заковылял прямо в открытый проход, Ситлали подняла руки и начала медленно развязывать узлы, скреплявшие её блузу. Ни часовой, ни кто-либо другой из испанцев не обращал на ребёнка, вошедшего с корзинкой в ворота цитадели, ни малейшего внимания — их похотливые взоры были прикованы к раздевавшейся женщине.