Осиное гнездо

— Я предлагаю тост, — продолжал Дискалюк, — за подружек Джульетты и в частности за эту черноглазую, как ее?

— Долорес! — подсказала Джульетта.

— Долорес? Так я Долорес знаю. Значит Долорес Ебарури — ваша мать?

— Хи — хи! Ибарури, — поправила Луша. — Нас в школе учили: Ибарури — славная дочь испанского народа.

Джульетта перевела подруге, но Долорес заявила, что не знает такой и что у нее совершенно другая фамилия.

Между тем Дмитрий Алексеевич опустошил бокал и только потом принялся за закуску, а остальные только пригубили миниатюрные рюмки. Джульетта знала, что тут столкнулись две традиции: русская — сначала принимают вовнутрь спиртное, а потом закусывают, а испанцы — сначала закусывают, а потом, понемножку смакуя, тянут спиртное. Она старательно переводила своим, дабы те не охали, не ахали. Долорес кивала головой и периодически произносила:

— Браво руссо!

Вскоре заиграла музыка, и начались танцы. Дискалюк потянулся к Долорес. Он пригласил ее на медленное танго. Высокая, стройная как тополь, она прижалась к его выпирающему животу, так что ей пришлось согнуться и страстно шептала ему на ухо:

— Мио руссо, мио руссо! Чик — чик! Бим — бим!

Музыканты заиграли быстрее, Долорес разжала свои длинные тонкие руки, отскочила от партнера и начала отбивать национальную чечетку.

Компания аплодировала ей. Дмитрий Алексеевич долго стоял, ревниво смотрел, а потом решил станцевать украинского гопака. Он с удивлением обнаружил, что после первых па музыканты начали играть на русский манер, и вошел в раж. Танец, однако, у него вышел немного коряво, но, тем не менее, был воспринят с восторгом, хоть он и прыгал, как раненый козел, опрокинув несколько накрытых столиков со спиртным и закуской.

Затем вышли профессиональные танцоры испанцы. Они танцевали великолепно, а Дмитрий Алексеевич беспрерывно хлопал в ладоши.

Проститутки куда-то исчезли, и теперь рядом с ним сидела черноглазая, черноволосая, смуглая испанка Долорес. Он, уже, будучи основательно под градусом, попытался схватить ее за колено, но Долорес так его ущипнула, что он съежился.

— Руссо — дундуко, — произнесла она и рассмеялась. Дмитрий Алексеевич с расстройства пропустил еще один бокал водки, уже третий по счету. Он начал петь «Реве та стогне…», и песня получилась прекрасно.

— За дружбу! — кричал он, поднимая руку, но уже не поднимаясь. — Господин Хулио! Ты меня уважаешь или не уважаешь? Если уважаешь — пей до дна. Это наша традиция: пей до дна! Я н — ничег — го не знаю. До дна и все тут! Я приказываю!

Он снова налил бокал и попытался опрокинуть его, но Долорес не дала ему.

— Танцо! — сказала она, и потянула его за руку. Дискалюк, шатаясь, встал. Он как будто разошелся и попытался отплясывать. Но тут с ним произошло непредвиденный казус — непроизвольное мочеиспускание. Больше всего пострадала правая штанина, из которой стало капать на пол. Все кто это увидел, сделали вид, что ничего не произошло. Возможно, и с их мужчинами, когда-то происходило то же самое. Только Долорес не выдержала.

— Туалетто, — сказала она и стала тащить его за руку. Дмитрий Алексеевич начал упираться.

— Наводнение! Вы хотите утопить меня! — шумел он, сам не зная на кого.

— Туалетто! — повторила Долорес.

— Черт с тобой, идем. Если там наводнения нет, то я там и останусь. «По диким степям Забайкалья…! Мы смело в бой пойдем за власть советов…».

— О руссо, руссо! — стонала Долорес, когда он повис у нее на плече.

Что было дальше, Дмитрий Алексеевич не помнит. Он помнит только то, что ему на следующий день было очень плохо. А ближе к вечеру, когда он открыл с красными прожилками глаза, он, к своему ужасу, увидел, что находится в больнице, и врачи делают ему уколы, и ставят примочки.

— У вас нелады с сердцем, — сказала переводчица. — Нельзя так много пить. Вы отравились водкой. Так говорит врач.

— Разве водкой можно отравиться? — слабым голосом произнес он.

— Произошла интоксикация организма.

Вскоре явилась Джульетта в сопровождении Долорес с тремя гвоздиками в руках. Дискалюк очень обрадовался ей.

— Спасибо, — сказал он. — Когда я выздоровею, я хочу снять яхту и покататься по морю вместе с вами, Долорес. Согласитесь ли вы?

— О да! Только с Джульеттой. Мы с вами не сможем общаться, у нас языковый барьер, — сказала Долорес.

— Мы будем общаться на языке любви, — произнес Дмитрий Алексеевич. — Я только теперь понял, что влюблен в вас.

— Это очень хорошо. Люди всех наций должны любить друг друга, тогда не будет войны, не станет вражды.

— Я приглашаю вас в гости в Рахов. У нас хорошо, красиво. Пусть скажет Джульетта.

— Да, да, красиво, только у вас трудно. Ваши люди живут, как мы жили в тринадцатом веке, — сказала Джульетта.

— Потому что они не хотят работать. Тот, кто хочет работать — хорошо живет. Вот возьмите меня, — разве я так уж плохо живу? У меня есть возможность снять целый ресторан на двоих. Скажите Долорес, что я могу тот же ресторан снять по новой, и мы будем сидеть весь вечер только вдвоем и я больше так напиваться не буду, даю слово коммуниста.

— Разве вы все еще коммунист?

— Простите, я ошибся.