ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Я солдат и давал присягу. Ленинградскую.

— Сейчас все солдаты.

— И женщины? И дети?

— И женщины. И дети. Воюем по самому большому счету: или мы, или они.

— Это страшно.

— Мне после траншей на Пискаревке и Богословке ничего не страшно.

— Все равно, когда два народа хотят уничтожить друг друга ― это страшно.

— Что вы заладили… Что может быть страшнее бомбы, упавшей на детский дом? Или мертвецов штабелями под снегом?

— Бомба это кусок металла, так ведь? И блокада ― не ведьма, обнявшая город. Ведь кто-то придумал все это, распланировал в рейхстаге или где там у них. Понимаете, специально придумали. Стольких убить, стольких умертвить, стольким жизнь оставить. Этот народ уничтожить, а этот пощадить. А вон те тоже пусть живут, но не все, а лишь те, кто нам нравится. И живут пусть так, как мы укажем. Мы боги-хозяева, вот что ужасно. Вот что заставляет думать…

— Тут не думать, Лев Борисович, надо, а душить и рвать.

Грюнберг задумчиво повертел стетоскоп, что-то хотел добавить, но смолчал. Только легкое движение, ветерок не то что несогласия, недоговоренности какой-то, скользнул по лицу.

За стеной бухнул снаряд, немцы опять стреляли по городу.

Грюнберг брызнул из шприца тектомином, как вдруг лежащий на соседней койке Осетинец приподнялся и забулькал, тяжело гоняя кадык по шее. Лев сразу же набрал полную кружку и дал ему напиться. Глотательный рефлекс шел у парня необычным графиком, и если залить воду чуть позже, то бедняга попросту захлебнется.

— А-а-збек идти!

Азбек ― его любимое слово. Потому и Осетинец, хотя, по-моему, гора Казбек в Грузии и вообще, может, он курить хочет. Только вот чего он хочет, никто не знает, несмотря на длиннючую латынь в истории болезни. Мозговые импульсы гуляют в организме, как им вздумается, поэтому не то что говорить, двинуть пальцем не может человек с толком.

— Азбек! Аслан магалты!

Осетинец замахал руками, отгоняя нападавшую минуту назад муху. Кружка вылетает из рук поильца, бьется и будит еще двух моих соседей по несчастью ― Иваныча и конструктора Лугового.

Иваныч ― прожекторист, Луговой ― инженер с «завода Котлякова». Оба имеют серьезные дефекты. Прожекторист видит все в зеркальном отражении, а Луговой болеет странной болезнью: если он двигает руками, происходят странные вещи. Например, не дотрагиваясь до коробки спичек, он может перемещать ее. Правда, не всегда и если коробка пустая. Грюнберг говорил, как эта болезнь называется, но я не запомнил. Что-то вроде «теленурез».

Раньше тут был еще один, четвертый. Но бедолага сошел с ума как раз в тот день, когда меня подселили ― стал вещать, что немцы зажгут Волгу, но их стратега пленит богатырь с красными руками.

— Сергей Петрович, ну взрослый же человек! — Грюнберг отобрал у конструктора упавшую кружку Осетинца; вогнал мне в бедро положенное число кубиков препарата и, сложив «пыточный» инструмент в кожаный чемоданчик, ушел. А я остался валять дурня.

Тяжелый осадок после разговора остался, какой-то мутный. И пораженчеством попахивает. Правда, тысячи умерших от голода зимой ― факт. И как не закапывай его в памяти, все равно всплывет. В Городе буквально все кричит о декабрьской жути. Почему невоюющих не успели вывезти из Ленинграда? Кто виноват? Жданов? Ворошилов? Железная дорога?

Нет, так можно далеко зайти. Враги в руководстве были, но их крепко взяли в оборот. Даже чересчур крепко. Говорят, в отношении многих командиров были допущены ошибки. Сейчас эти люди оправданы и воюют. Воюют ― значит, ошибки исправлены, а на партию не обижаются, лучше ошибиться в ком-то, чем проглядеть врага народа.

Только почему же их столько? В иных частях едва не половина старших офицеров. Заговор? Молодые стали во главе армий? А результат?

Герой Павлов за три дня просрал немцам Минск, Понеделин сдался, Копец, потеряв авиацию округа, самоубился. Где Рычагов, где Смушкевич[30], куда подевались сталинские соколы?

В Крыму загубили недавно целое войско. Что ж за напасть такая! Ведь готовились. Оружия горы были… Надо было первыми бить. Раньше, раньше их. Тогда б сразу немцев сделали. Все резину тягали. Зачем, спрашивается? Тяжелые танки в прорыв, легкие ― в рейд по тылам, вместе с кавалерией, гаубицами по площадям, чтоб все в мясо, и десант в глубину. Все! Здравствуй, Атлантика!

Было б как в песне: «малой кровью могучим ударом». Не, ребята, Тухачевский хоть и враг народа, а я его труды еще в военшколе успел проштудировать. Правильный курс был. Немцы его обработали для себя ― и вперед. А у нас в штабах, наверное, деятели типа Грюнберга сидели: «а что будет, а чем это грозит да как отзовется?» Дать бы ему в морду за это!

Утро следующего дня новизной не порадовало. После завтрака ― визит к доктору и бесконечные процедуры в паутине проводов и присосок. «Что вы чувствуете, какой сегодня день, ощущаете ли вы покалывание в ладонях и ступнях, что изображено, шар или цилиндр?»