Это было огнестрельное оружие новейшего изобретения. Его привезли сюда венецианцы и продали туркам. Ружья были изобретены сто лет назад, тогда они представляли собой железные трубки, закрытые с одной стороны. В трубку засыпался порох и вставлялся железный шарик; всё это хорошо утрамбовывалось. С другой стороны трубки находилось отверстие, в котором находился запал: Стрелок поджигал запал, порох в трубке взрывался и толкал шарик, который мог лететь на расстоянии нескольких сот ярдов. Обслуживанием одного ружья занимались два человека. И таким образом, для нескольких поколений огнестрельное оружие было недоступно. Лишь недавно испанцы решительно продвинулись вперёд в этом деле. Вместо спичек они стали использовать длинный шнур. Его пропитывали маслом, и один раз зажжённый, он довольно долго горел. На этом они не успокоились и поместили этот шнур в барабан. Теперь он частями выходил оттуда, приводимый в движение рычагом.
Рычаг прикреплялся к верху ружья и приводился в движение курком, но шнур всё же продолжал гореть. Теперь стрелок мог полностью сконцентрироваться на цели, уверенный, что, когда он спустит курок, огонь взорвёт порох, и пуля полетит. В скором времени ствол ружья станет изогнутым, чтобы его можно было положить на плечо и тем самым лучше видеть цель.
А теперь дальность стрельбы из ружей не превышала ста ярдов, нужна была опора для укрепления ружья, и требовалось несколько минут для его перезарядки. Энтони вспоминал точные и быстрые полёты стрел сипахов по дороге в Валахию и считал, что единственным достоинством ружей был устрашающий звук, издаваемый при стрельбе.
Византийцы открыли огонь, как только башибузуки вошли в зону обстрела. Они укрепили свои огневые точки в проёмах стен, и вскоре равнину заполнили корчившиеся тела. Редкие взрывы внутри города сливались с криками атакующих и защитников, воплями женщин и ударами колоколов — казалось, каждая церковь делала всё возможное, чтобы ободрить жителей.
Облака дыма поднимались над сражающимися так быстро, что было невозможно увидеть, что происходило на огневых позициях.
Башибузуки устремились в ров и начали сооружать лестницы. Заметив это, Джустиниани приказал открыть огонь от ворот Святого Романа из всего, что было у его солдат — ружей, пушек на стенах, луков, арбалетов и катапульт. Лестницы были приставлены и тут же сброшены. Башибузуки взбирались один на другого, стремясь сделать всё, чтобы укрепиться на захваченных позициях, но их отбрасывали снова и снова. Анатолийцы поспешили им на помощь, но также были отбиты.
Теперь и янычары достигли зоны обстрела. Они вели огонь по защитникам города, но, казалось, что это никак на них не отражается. Янычары не участвовали в штурме стены и было бессмысленно добавлять новых людей в эту кишащую и вопящую во рву массу.
Джон и Энтони хмуро переглянулись. Они понимали, что эмир жертвует своими людьми бессмысленно. Этот штурм, совершенно очевидно, не мог привести к успеху. Мехмед, восседая на коне, продолжал наблюдать за сражением.
Вскоре перед ним появился адъютант из штаба Саган-паши в Золотом Роге.
— О падишах! — воскликнул он. — Адмирал Балт-оглу отбит от морского заграждения. Великий дука Нотарас взял командование на себя, его корабли разбили наш флот.
— Снесите голову этому человеку! — завопил Мехмед.
Четверо янычар выбили адъютанта из седла.
— Примите моё почтение, о падишах, — повинуясь порыву, запротестовал Джон. — Он всего лишь посланник.
Мехмед прислушался к его словам, потом махнул рукой и бросил:
— Освободите пса! — С трудом сдерживая себя, он прорычал: — Чёрт подери этого Нотараса! Я сдеру с него шкуру.
— Сегодня нам не взять город, — спокойно сказал Энтони.
Мехмед взглянул на него и дал знак барабанам играть отступление.
Грохот барабанов пронзил утро, и через некоторое время послание достигло сражающихся людей. Турки отступали мрачно, затаив злобу. Их преследовали стрелы и насмешки ликующих византийцев.
Мехмед направился поближе к стене, стараясь не попасть в зону обстрела. Под его ногами суетились башибузуки, оттаскивая мёртвых. Они даже не смотрели на эмира.
— Мы разбиты, — сказал Мехмед. — Турки потерпели поражение. Разве такое может быть?
— О поражении или победе при осаде можно говорить, только когда она окончится, — сказал Джон. — Конечно, византийцы защищаются отчаянно, но всё же мы победим.
— Сколько людей они поубивали, — вздохнул Халил-паша, видя, как растёт гора тел.
— Нас много, их мало. Если даже один византиец на каждые десять турок был сегодня убит, то они понесли более серьёзное поражение, чем мы, — настаивал Джон.
— Ты прав, конечно, — закричал Мехмед. — Они должны теперь похоронить своих мёртвых. Хорошо же. Мы заставим их поработать.
Он указал на трупы турок.
— Набейте этой гнилью наши trebuchets[46]
. Пусть трупами выстрелят по городу. Посмотрим, что они будут делать...Халил-паша в оцепенении уставился на эмира, потом перевёл взгляд на Джона.
— Примите моё почтение, о падишах, — запротестовал Джон, — сделать так — значит превратить Константинополь в очаг распространения заразы.