Осьмушка

– Шала, – зовёт хромой негромко и ласково. – Шала. Время рассказать, как мы стали Последними. Сейчас можно.

Шала молчит.

– Ты лучше всех умеешь об этом рассказать, – Чия берёт больного за руку.

– Во рту сухо всё время, – шелестит Шала. – Гортань ржавая… подведу.

– А можно я, можно я? – это Липка.

– Тогда Тумак расскажет, – на Липку хромой даже не оглядывается.

– Давай, Тумак, собьёшься если чё, я подхвачу, – не унывает Липка.

* * *

– Ох. Ну вот. Значит, вот как оно было дело, – заводит Тумак с таким видом, будто и сам прекрасно знает: рассказчик из него – как из стекла кувалда. – Набили нас полную железную будку. И повезли. Нас там было… как это Шала говорит… столько много, сколько ночей в месяце. Из семи родивших кланов. Да. Один из тех, кто постарше, он людскую тарабарщину разбирал малёх… Как дверь захлопнули, то снаружи крикнул кто-то… вот.

– «Это – последние», – подсказывает Липка.

– Ага. Чия весь синий был от побоя, потому что лютей всех с ними дрался. Везут нас, везут. Тут Чия и спрашивает: «Ну и куда нас?» А тот, который разбирал, отвечает: «Я так слыхом слыхал – на Эксприменты». – «Это что, вроде гора с эльфивым городком поганым так называется?» – «Ну может и гора, или в дерьме нас будут по одному топить и в грамотку записывать, так человеки меж собой смеялись». Катимся. Кто скулит, кто подвывает. А Чия молчал. И когда заговорил…

– И когда заговорил Чия, то все замолкли, даже те, кто выть ещё не охрип!

– Ага. «Орки мы или не орки, – заговорил Чия. – Вон сколько нас тут, зубастых! Подбирайте ваши сопли, покажем им Последних – будем будку раскачивать. Живьём нас в дерьме не потопят. Будку опрокинем, глядишь, может и выскочим». Ну что. Стали раскачивать! Кто мог на ногах стоять, конечно. Вот. Шатали, как могли, разом. Но не опрокинули…

– Не успели. Оно вот так колёсами вскрикнуло, как живое – ИИИИИИИ!!!

– И остановилось. Спереди дверки хлопнули. И враги до нас идут и на ходу чего-то ругаются. Вот замок открылся, тогда наш Чия и прочие, кто постарше, на тех двоих и бросились…

– Таков был первый бой Последних, и восемь храбрых орков полегло, и четверо ещё не смогли идти, и остались там. С мёртвыми…

– Ага. Вот и побежали мы, кто смог, пока заря не занялась. От людской дороги прочь, за волей…

– У Шалы нутро чуткое, путеводное. Так прямо и вело, к родным местам.

– Чия меня нёс. Помню. Я ходил некрепко ещё, вот он меня и нёс, – подаёт голос Хаш. – А кровь у него со лба мне сперва всё на башку капала. Пока коркой не присохла.

– День прятались, ночку шли. Снова день, снова ночку…

– А в родных местах все давно были мёртвые, – произносит Шала, будто сквозь сон. – Кроме нас. Последних…

– Так я и застаршачил, – Чия сидит прямо. – Другие Последние, кто жив оставался, все помельче были.

– Горхатовы сердца, – Тис проводит ладонью себе по губам, и голос у него глухой и горький. – Велика твоя сила, старшак Последних. Сколько лет сравнялось тебе тогда, горхатово сердце?

– Десять. – Чия трогает рукоятку ножа на своей груди. – Хорунш нашёл под мертвым родичем. Проклятые его не заметили и не взяли. Через год первый маляший клык сплюнул.

Штырь-ковальские костлявые переговариваются тихонько, не то что шёпотом – одним выдохом. Сонная Шарлотка тянет Коваля за волосы, недовольно ноет, забирается к нему на руки.

И тут Пенни впервые примечает остро зрячий, живой Шалин взгляд.

Только жизнь эта жуткая. Такая же жуткая, как весь их рассказ.

Мгновение Шала жадно глядит на маляшку, словно хочет немедленно её отнять, украсть, а может, и сожрать. И тут же отворачивается, прижав к груди дрожащие руки.

Сквозняки

– Думаешь, долго мы ещё тут пробудем, на этом месте? – спрашивает Пенни старательно безразличным тоном.

– Хм, да подходит уже времечко. Денька два, самое большее – три, и велят старшаки вещички увязывать, – отвечает Ёна.

Они заняты скучной и мирной работой: полощут миски после «людского» обеда. В последнее время Пенни обедает больше по привычке, не по голоду; могла бы уже, пожалуй, совсем перейти на орочий обычай – как следует жрать только при общем ужине, а в течение дня только перехватывать немного, если уж какая-нибудь сыть сама идёт в руки. А ещё, как ни странно, ей по нраву такая работа: оказывается, приятно побыть при деле, не надрываясь и не боясь, что вот-вот накосячишь, а пользу свою всё-таки чувствовать. От этого и вольнее, и спокойнее.

– А Последние дальше с нами пойдут? Или как?

– Вот уж чего наперёд не знаю – врать не стану. Чтобы дальше вместе идти нашими теперешними путями, это Штырь с Ковалем должны позвать, а Чия – согласиться, – отвечает чернявый и добавляет, вздохнув: – а славно будет, если вместе-то.

Пенелопа про себя даже стонет с досады. Вот уж ничего славного от такого оборота дел ждать не приходится. Ни ей, «порченому вымеску». Ни настоящим людям клана. Как Ёна не понимает?

* * *

Над стойбищем слышен незнакомый нежный смех.

Ох, да ладно.

Это Шала.