Осьмушка

– Шатун-медведь тоже считай маленько тронутый, – возражает Рцыма. Тон у маляшки важный, ни дать ни взять солидный эксперт по медвежьим психическим непорядкам вещает.

Пенелопе даже приходит на мысль, что Штырь эту свою байку только что сам выдумал, и рассказывает, может, нарочно для неё: не надо себя виноватить, Пенни-Резак, за бол^́ьные мои раны – кабанище-то был чокнутый…

Да если по правде, навряд ли старшак в самом деле так уж сильно об этом печётся, не до того сейчас. Пасока с кровью на ссадинах Тиса успела прихватиться тёмными корками.

Громче всех о старшачьих ранах сокрушается Шарлотка, которой теперь не велено влезать к нэннэ-родителю на руки; а вот Штырь-Ковалевы близнята короткое время мрачно повсхлипывали, а потом позвали Руби и затеяли сами играть «в кабана». Меняясь ролями. Тут уж Пенни должна признать, что Хильдиной сестрёнке, пожалуй, достовернее всех удаётся роль Резака: сперва постоять столбом, отпрыгнуть, а потом бегать-шуршать по ближайшим кустам и приносить какие попало листья взамен правдашних хрыковых.

«Ты межняк. И у меня маляшки-межнячки подрастают: как я – орки, как Рэмс – люди». Так Штырь однажды сказал. А здорово было бы и впрямь родиться одним из старшаковых чад. Родной, кровной, по-настоящему. И что за беда, если лицо и уши удались бы больше в людскую породу! Конечно, Тис и Коваль заметно моложе, чем могли бы быть её родители – конопатый, тот и вовсе выглядит почти ровесником большинству молодых костлявых, особенно когда побреется… Но не так уж это и важно.

Да ведь старшаки здесь почти всем получаются вроде родителей, всем молодым недобиткам, приходит вдруг ей на ум.

Пенни-Резак Штырь-Коваль.

Ух, аж промурашило.

Ведь это уже не понарошку.

* * *

Под ночь остаются втроём на кошачьем посту: сама Пенни, Крыло и Ржавка.

Хорошо. А то как после всех сегодняшних событий можно было бы взять да улечься засыпать возле Ёны в Зелёном доме? Ведь извелась бы от неловкости, а так всё-таки отсрочка. Другое дело прийти, чин чинарём отдежурив свой черёд, и повалиться на своё место рядом с ним же, но уже спящим.

Объяснятков-то всё равно не миновать, как ни жаль.

Но уж лучше завтра, нормально отоспавшись.

Мяша тоже является откуда-то из темноты. На Пенни беломордая поглядывает милостиво. Даже можно вообразить, будто кошка ужас какая умная, соображает, что Пенни тоже в некотором роде поучаствовала в её спасении с дерева. Ха.

Сперва костлявые успевают подробно обсудить кабанье происшествие; Пенелопа в который раз старается объяснить, что она-то сама эту злую свинью даже пальцем не трогала и вовсе не удивилась бы, всыпь ей Коваль ещё каких люлей за все последовавшие Тисовы страдания.

Крыло кивает вроде как понимающе, но Ржавка произносит:

– Э, погоди, не путай. Тис говорит, что без тебя он бы свиноту не зашиб?

– Он бы вообще туда не сунулся, не дурак же! А так, получается, пострадал. Из-за меня…

Ржавка хмыкает. Задумывается, будто такой поворот доныне как-то не приходил в голову. Наконец, почесав нос, говорит так:

– Ох, Резак-ррхи, и трудно ж тебе живётся наверное с таким умищем… Заживут Тисовы раны? Заживут, куда денутся. Кабаньего мяса вы добыли? Да хоть завались. Ты говоришь, подвиг-то был знатный, хоть песню складывай? Опять верно. И Тису потом помочь ты ж нигде не оплошавши, Морган хвалил… Самое главное: старшаки на тебя не в обиде? Не.

– Н-ну и что?

– Ну и всё.

Крыло смотрит на Ржавку с таким восторгом, будто отродясь ничего более мудрого не слыхал.

– Если б мне такой ум хитровыточенный, как у тебя, ррхи, так это давно ещё за промах удавиться бы пришлось, от виноватости, – признаётся Ржавка. – А то до сих пор стыдновато, как вспомню.

Чтобы Ржавке за что-нибудь на свете было стыдно – такого Пенни даже вообразить не может. Не иначе, там кто-нибудь вообще погиб.

– Что за промах, расскажи, – просит Крыло. – А то я тоже часто виноватый хожу, от своей дурнины…

Змеелов глядит на Крыла как-то искоса.

– Да тебе, может, больно будет и слушать. Лажа-то чуть не вышла злая.

Крыло кивает, но не отводит от Ржавки разноцветных глаз. Помолчав, говорит тихонечко:

– Ну ты всё равно расскажи.

Ржавка дотягивается потрепать Крыла за встопорщенный бурый хохольник:

– Ладно, красавушка. Чего не сделаешь, раз уж такая милаха просит… Так слушайте. Это на первой зимовке ещё было, говорю же – давненько. Лет мне тогда было вроде вашего, аккурат клыки взрослые выросли, а умишка даже теперешнего не было ещё. Хожу ошалевши, от густых кровей аж в глазах мутно.

И вот смотрю я на старшака… это ведь ещё до того было, как Рэмс Коваль нас отыскал – смотрю и вижу: Горхат Нэннэ Серп Нерождённого Месяца, да ведь старшак-то мой дюже больно мается от своей разлуки, аж глаза запали, не продыхнуть, не разлегчаться…

Уши Ржавкины поджаты, взгляд делается потерянный и тоскивый.