Осьмушка

– Вот и давай я пасти старшака, всё около да вокруг, а Штырь будто бы и в упор не видит, моих-то обихаживаний. Ну, это мне тогда так казалось. Только поближе подберусь – то в лес по дрова пошлёт, то велит кусок мяса мороженого к ужину на-стружить. Как дровец полно и мяса настругано – ну, спляшем или подерёмся чуток, да и всё. А мне… крепко блажь прижглась. Я и в упор не вижу, что не надо лезть!

Вот в один день Тис недоспал сильно, да залихорадил малость. Пошёл, значит, среди дня в дому полежать – домов-то у нас на всех тогда ещё только два было – а я кругом рыскаю… Ай, думаю, была не была. Подкачусь тихонечко. Может, и не прибьёт.

– А потом чево? – спрашивает Крыло шёпотом.

– А ничево, – отвечает Ржавка. – Срубило старшака напрочь, видать, уставши был мало не до смерти. Зато Чабха Булат вовремя домой морду сунул. Чаб тогда мелкий был, едва о паре клычат, да хлипкий ещё – ну, он до того ещё хворал долго. А откуда и силы взялись – подшвырнулся, цоп, выволок меня без портков через порог за волосы и давай во-от такой дровишкой рёбра мои считать. Ну картинка была… на наш ор все сбежались, конечно, Штырь и сам проснулся. Не растащили бы – так и убил бы меня Чабха-то, дай ему Горхат Нэннэ на сто лет здоровья. Хоть не дал вконец опозориться.

Крыло глазами только моргает. Понял чего или не понял – чёрт его разберёт.

– То есть Чабха, мелкий, тебя выволок… эээ без портков… да ещё и поленом отколотил, перед всеми, и поэтому не дал опозориться? – осторожно уточняет Пенни.

– Ага. Так и было, – подтверждает Ржавка. – Ладно я. Ух, до сих пор жуть берёт, как подумаю: со старшака-то вовсе спрос суровый, а ведь Штырь тож живой орчара, ну… Всегда нам, костлявкам, втолковывал: нутром-жаром ровню себе ищите, и тогда свято совершаемое. А где ж я старшаку ровня. Ему кроме Коваля по всему горизонту никто не гож.

Крыло трёт ладонью свою башку в пятнах старых ожогов, недавно заново подбритую. Видать, крепко задумывается. Потом вдруг говорит, вроде бы совсем ни к селу ни к городу:

– А я на зимовке однажды выдуривался, спотыкнулся – и башкой в самое кострище… Меня ррхи сразу спас, за шкирку да в сугроб. С тех пор мы все Последние патлы-то пучком и носили.

– Видишь как… На мне по малолетству раз одёжка горела, – отвечает Ржавка. – Но это я толком не помню: под «Анчаром» дело было.

– Мне тебя не слишком больно было слушать, – сообщает Крыло. – Я только спрошу: а например, мы с тобой теперь – ровня?

Ржавка улыбается хитро. Будто матушки-Дрызгиного жирного маслица целый брусок видит.

– А ты-то как себе думаешь?

– Липке бы и не дотянуться. А Крылу – можно!

Вот как!

Липке чего-то там было нельзя, а Крылу – можно.

А что, если…

Пенелопе Уортон тоже вечно всё было нельзя. А Резаку из Штырь-Ковалей?

– Слышишь, Резак, а я ножик Хашу вернул, – говорит разноглазый. – Ты мне про подарки объяснял, помнишь? Я потом много думал. И вернул. Вместе с чехлом. Вроде правильно сделал. Хаш обрадовался, и Чабха Булат тоже доволен был. Я им сказал, что это ты, Резак, меня надоумил.

Мудрено уследить, как это крылова речь скачет с пятого на десятое, но Пенелопе довольно приятно узнать, что старый Чабхин свинокол вернулся к Хашу и что она сама каким-то загадочным образом этому посодействовала. А Крыло… да что уж: видно, мысли у него иногда такие шустрые, что словами каждую не догнать.

* * *

Сегодня редкие пожелтелые листья в зелени очень уж бросаются в глаза.

С утра накрапывал неуверенный дождик, но теперь летнее тепло снова набирает силу. Лето буйное, такое долгое – а опять, выходит, махнуло – в один кошкин скок!

Знакомая заячья лёжка нынче влажноватая и пустая, но Ёна, обследовав ямку в старой колее, подтверждает, что русачина сюда наведывался.

Вплоть до этого момента идея отозвать чернявого подальше, хоть под предлогом заячью лёжку проведать, а там и поговорить, казалась не такой глупой. И ведь пошёл. Позвала – он и пошёл.

Вот он, поворот дороги к броду. Вот речка меж черноталовых берегов. Вот русачье место. Ну, давай, Пенни-Резак Штырь-Коваль, валяй говори. Не страшнее, чем от кабана прыгать.

Или нет, всё-таки страшнее.

Ну тогда не страшнее, чем от мертваря бежать или там с царевичем драться.

– Ёна, я… – шоркает по траве рыженьким крепким ботинком. – Короче, такое дело. Я же тебе не подхожу, вот.

Дружище-голубоглазый, правский орчара, и сильный, и страшный, и красавушка – обращает загорелое лицо, настораживает внимательно уши.

– А?

– Не подхожу тебе, говорю… типа… в пару.

– А. – Уши по-прежнему торчком, будто ждёт, чего она ему дальше скажет.

Тупая пауза всё тянется, Ёна откручивает крышечку с пузатой армейской фляги. На «плече» у фляги вмятина, бок исцарапан.

Отпивает кипрейного чаю, протягивает флягу Пенни, и та отпивает тоже, потому что в горле сухо и хочется пить.

– Грустно, – выговаривает Ёна почти нормальным голосом. – Ну, что ж поделаешь. Я и подумал, что Крыло тебе больше меня приглянулся…

Пенни фыркает, чай аж брызгает наружу, попав в нос – Ёна едва успевает закрыться ладонью.