Основы этнополитики

Причина такого бессилия понятна: это отказ исследовать сам предмет от его истоков (то есть этногенез как таковой), но исследование вместо того различных точек зрения на предмет. Этому пороку подвержена вся западная идеалистическая общественная наука, давно превратившаяся из науки знаний и фактов — в науку мнений.

Отказ Хобсбаума от поиска объективного критерия нации во многом связан также с тем, что в качестве наиболее известного (читай: авторитетного) он рассматривает определение нации, данное… Сталиным[547]. Оно уже давно и достойно развенчано в целом и по частям, однако Хобсбаум предпочитает отталкиваться именно от него. Надо ли говорить, что ошибки Сталина не должны вводить современного ученого в научный ступор и что Хобсбаум в своем разочаровании зашел излишне далеко.

Отчасти, как для любого западного исследователя, для Хобсбаума дело привычно осложняется лексическим убожеством англоязычия: единым словом nation обозначается и собственно нация, и народ, и национальность, и даже, отчасти метафорически, государство, как это видно на примере ООН. Но при этом тот же язык дает и ключ для выхода из тупика, ибо корень латинского слова natio — а именно, nat

— означает не что иное как «род».

Точно так же, как русское слово «народ», латинское слово natio (оригинал, многочисленные копии с которого вошли едва ли не во все языки мира) четко и ясно обнаруживает этимологическую связь, указывающую на кровную, племенную сущность этого понятия. «Народ» и «нация» изначально тождественны. И в античные времена этим словом обозначалось именно племя[548].

Но в наши дни неразбериха с самыми насущными понятиями «народ» и «нация» достигла в западном мире таких масштабов, что даже работа над основополагающими документами ООН, включая Устав этой организации, оказалась сильно затруднена[549]. Во многом, как выяснилось, это связано с тем, что оба термина имеют разные смысловые оттенки в английском, немецком, французском и русском языках. В итоге остановились на формулировке: «[термин] "нации" используется применительно ко всем политическим образованиям, государствам и негосударствам, в то время как [термин] "народы" относится к группам людей, которые могут составлять или не составлять государства или нации».

Как видим, практическая потребность политиков хоть как-то договориться заставила разработчиков расширить понятия до полной размытости содержания. Жертвой чего стали многие деятели науки, Хобсбаум в том числе.

Наука, однако, не может следовать подобным путем, это очевидно.

К счастью, российскому ученому нет никакой необходимости оглядываться на Запад. Ему не столь трудно определиться по поводу нации и ее отграничения от других сообществ, поскольку в России есть достаточно крепкая, сложившаяся научная традиция, подвергать которую пересмотру я не вижу оснований. Еще знаменитый «Толковый словарь» Даля разъяснял: «Нация ж. франц. Народ, в обширном знач., язык, племя, колено; однородцы, говорящие одним общим языком, все сословия». Все четко, строго, ясно, понятно и вполне приемлемо в качестве отправной точки для современных размышлений, поскольку прямо подчеркивает этничность как основу нации.

К сожалению, в дальнейшем развитию верных представлений о нации в отечественной науке долгое время мешал диктат антинаучных представлений, выработанных школой марксизма-ленинизма, начисто отвергавшей биологическое содержание понятия нации. О том, какие грандиозные политические ошибки были заложены этим подходом, легко судить, читая хрестоматийные марксистские описания нации. Например, в одном из последних советских изданий БЭС философ-марксист С.Т. Калтахчян указывал: «Общность территории как условие существования социалистических наций также приобретает новое качество. Границы национальных республик, например, в СССР не имеют уже своего былого значения, не ведут к обособлению наций». Или — еще того пуще: «Опираясь на марксистско-ленинскую теорию, можно предвидеть, что полная победа коммунизма во всём мире создаст условия для слияния наций и все люди будут принадлежать к всемирному бесклассовому и безнациональному человечеству, имеющему единую экономику и единую по содержанию богатейшую и многообразную коммунистическую культуру».

Жизнь убедительно показала все историософское ничтожество подобных установок и перспектив, разбила вдребезги прекраснодушные и беспочвенные мечтания марксистов-ленинцев. Сегодня мы вспоминаем о них только как о курьезе, уже не способном влиять на развитие науки. Но и забывать о них и их бесславном развенчании нельзя, ибо теперь наше сознание вновь атакуют современные марксисты, на сей раз уж не изнутри страны, а с Запада. Сбитые с толку собственными языковыми трудностями, они дружно пытаются переложить их на плечи читателей.

Но если англоязычный читатель еще может отнестись к этому с пониманием, сам будучи в той же ситуации, то с какой же стати нам следовать тем же путем? У нас, к счастью, есть своя собственная традиция нациеведения.