Особо дикая магия

– Вот и хорошо. – Уэс деятельно гасит весь свет в комнате и совершает набег на барную тележку, задвинутую в угол. С самодовольным «ах-ха!» он потрясает найденной бутылкой скотча. Пока она, сидя в этой комнате и слушая музыку, наполняется горечью ностальгии, Уэс откупоривает элитное спиртное, за которым так и не вернулся ее отец. И улыбается ей – по-мальчишески дурашливо, так что невозможно не улыбнуться в ответ. Подчеркнуто напыщенным тоном он осведомляется:

– Могу я предложить вам выпить, мадам?

Часть опасений покидает ее. Возможно, она выдержит, если он будет рядом и развеет воспоминания.

– Можешь.

Он наливает им обоим по глотку скотча. Он мерцает, как янтарь, на дне хрустальных стаканов, отражает отблески огня, и, когда Уэс вкладывает ей в руку стакан, она вдыхает до боли знакомый аромат. Торф и древесный дым.

– Сколько же лет я его не пробовала, – говорит она.

– Но все-таки пробовала. С тобой не соскучишься.

– Всего один раз. А ты?

Он плюхается в соседнее кресло и закидывает ноги на кофейный столик.

– Я тебя умоляю! Эта бутылка стоит дороже, чем вся моя жизнь. Но, признаться, я рад, что произвожу такое впечатление, если ты считаешь, что я пил скотч, а не дешевое пиво.

Маргарет вздыхает досадливо и ласково. Вращая скотч в своем стакане, она вдруг сознает всю нереальность происходящего. Будто она подглядывает в окно за другой Маргарет с ее счастливой семейной жизнью, которую она для себя не рисовала даже в воображении. Ей и в голову не приходило, что она может существовать за пределами материнской тени, да она этого и не желала никогда.

И все же она здесь, утопает в отблесках огня и темно-карих глазах Уэса. Почти романтика. Но прежде чем она позволяет себе расчувствоваться, он подается к ней и спрашивает:

– Провозгласим тост?

– За что?

– За победу.

– За победу, – эхом повторяет она.

Звенят их соприкоснувшиеся стаканы. Пока они пьют, он смотрит на нее поверх края, и разгадать выражение его лица она не в состоянии. Узел напряжения у нее внутри затягивается, становится приятно тугим.

– Что? – спрашивает она.

– Ничего, – голос у него такой же теплый, как скотч у нее в желудке.

– Держать язык за зубами – это на тебя не похоже.

– Только потому, что ты попросила. И буду держать впредь, потому что не хочу наседать на тебя, даже если мне больно каждый раз, когда ты так смотришь на меня, потому что я же заранее знаю, что ты ответишь, и… почему? – Он решительно ставит стакан на стол, недоуменно хмуря брови. – Почему ты не разрешаешь мне об этом говорить?

Маргарет не помнит, когда в последний раз кто-нибудь говорил ей, что любит ее. Ей невыносима сама мысль об этих трех словах. Они камнем падают у нее внутри, и каждое последующее звучит фальшивее предыдущего. Ей не хочется видеть, как он обидится, заметив недоверие в ее глазах. Не хочется слышать, как сама запнется, пытаясь ответить на это признание. Это даже к лучшему, что они молчат о своем неравнодушии, оставаясь на безопасной территории благовидного отрицания.

Любовь ужасает ее. Однако разубеждать его она не хочет. Ведь он смотрит на нее в таком отчаянии. И она не желает, чтобы он отказался от нее.

– Потому что не хочу называть тебя лжецом.

– А мне и не обязательно говорить, – подумав немного, заявляет он, – если это что-то меняет.

Тупая боль возникает в центре ее груди, а потом расплывается, как капля чернил в воде. А что лицо раскраснелось, так это просто от спиртного. Хоть она и выпила всего один глоток.

– Да. Думаю, меняет.

Расстояние вытянутой руки между их креслами кажется непреодолимым. Уэс смотрит на нее, как койот, голодный и настороженный. Потом встает, и она вдруг понимает, что тоже поднялась на ноги, хоть и не заметила сам момент движения. В один шаг он преодолевает разделяющее их расстояние и хватает ее за талию. И ведет ее спиной вперед, пока она не натыкается на письменный стол у окна. Он подсаживает ее, Маргарет сдвигает кипы книг и бумаг. И почти не замечает глухой стук, с которым они валятся на пол.

Усадив ее, Уэс встает между ее коленей. Его тепло окатывает ее, и пока он вбирает ее взглядом, его алчная пристальность сменяется тихим благоговением. Отблеск огня золотит его лицо, придает радужкам такой же глубокий красноватый оттенок, как у крепкого, настоявшегося чая. Теперь она отчетливо слышит каждую его мысль. В этот момент в нем нет ни притворства, ни бахвальства, ни стремления приукрасить себя.

Он просто он, искренний и принадлежащий ей.

Внутри у нее все беспокойно трепещет, пока он вынимает заколку из ее волос, рассыпая их по плечам. Потом запускает в них пальцы, целует ее в лоб и в нос. И наконец его губы касаются ее губ с такой нежностью, что у нее прерывается дыхание.