Остановка в пути

Мне было нетрудно дополнять его слова картинами, пока я мог черпать их за арсенала кино, из фильмов, в которых драки, неожиданные нападения, побег и освобождение были необходимыми художественными элементами. Пандур Тренк[56] сбивает с меня кандалы; Андреас Гофер[57] рвет веревки, которыми я связан; Лео Шлагетер сбивает с дверей засов, а отчаянные ребята, которые, несмотря на черный пластырь на глазу и окровавленную повязку на лбу, выглядят, как Луис Тренкер и Гарри Пиль[58], машут мне дымящимися пистолетами. Освобождение было делом каких-то секунд.

Трудности начинались лишь тогда, когда я должен был подставить на место этих киногероев моих знакомых поляков.

Даже пан Домбровский, не питавший слабости к татарам и монголам, никак не вписывался в подобные видения. Этому мешали два моих пеших перехода через его город.

Мне иногда бывает достаточно второстепенной детали, чтобы разрушить нечто существенное и важное. Мои сомнения в чаяниях гауптштурмфюрера начались тогда, когда он заговорил о хитрости и коварстве как типичных качествах поляков. Еще совсем немного времени прошло с тех пор, как мне выдали учебную брошюру, где речь тоже шла о коварстве и хитрости. Там говорилось, что германец не должен ими пренебрегать, если хочет одержать окончательную победу. Текст сопровождался картинками и стихами в духе Вильгельма Буша. Пример: немецкий солдат хитро использует труп русского солдата, прикрепляет ручную гранату к его гимнастерке и корню дерева. На второй картинке: русские приближаются, чтобы подобрать убитых, германец за кустами коварно смеется; на третьей: взрыв; на четвертой: трое русских на небе играют в скат.

Знаю, знаю, бывали картинки и похуже, но в мою память глубоко врезались именно эти, именно они помешали мне принять участие в фильме гауптштурмфюрера.

Не будь язык у меня скован, я, быть может, навел бы разговор на эту тему, и они, вероятно, сумели бы меня убедить и взяли бы с собой в свои мечты.

А так, связанный германским обетом молчания, я бушевал и спорил мысленно, при каждом их открытии держал наготове упрямое отцовское «А теперь ты это знаешь?», каждое утверждение пропускал через множество сит, от потока слов, в котором не участвовал, понемногу набирался ума, по тому или другому поводу сочинял стишки и рифмы и вскоре по жестам и полутонам навсегда постиг эсперанто.

Женщина по имени Бася вначале не желала терпеть, чтобы я разговаривал с двумя фольксдойче на моем родном языке; при своей миловидности она была несколько шумновата, но работа, которую мы выполняли, положила конец спору. Дело в том, что на ящиках было написано «Сименс — Лицманштадт», а в ящиках лежали какие-то технические детали, назначение которых в большинстве случаев было мне неизвестно, но сопроводительные документы я прочитать мог, и женщины-фольксдойче делали вид, будто знают, о чем речь, когда, не зная, о чем речь, переводили на польский то, что я, тоже не зная, о чем речь, читал им по-немецки, а Бася слушала с умным видом и составляла опись, которая, должно быть, задала работы нашим преемникам.

Я и теперь толком не знаю, что такое «коммутационное устройство звезда — треугольник», но еще помню, что в описи и в ящиках содержалось семьсот сорок таких устройств.

Девушки могли бы и сами прочитать и перевести документы, но я допускаю, что, раз дело шло о технике, а я был мужчина, пани Бася решила привлечь к работе меня, и с этой минуты свести все наши разговоры только к работе было уже трудно.

Так что я веским тоном зачитывал слова «звезда», «треугольник» и «коммутация», а Хельга и Вальбурга — младшую действительно звали Вальбурга — произносили те же слова по-польски, но другим, заискивающим тоном, а пани Бася записывала.

Вполне возможно, что они сумели точно передать по-польски слова «звезда», «треугольник» и «коммутация», но вот удалось ли им перевести следующее название, значившееся на ящиках, — сомнительно.

«Двести десять распред. кор. с защ. авт. р.». Догадаться, что «распред.» означает «распределительные», и что в нашем распоряжении имеется двести десять распределительных коробок, — на это у нас ума хватило. Но вот приписка к названию: «с защ. авт. р.» заставила нас поломать голову. Что это может быть? Защитники? Щитки? Щит, защитник, запор, затвор. Затвор? Вздор. Хотя в поэзии для созвучия, для рифмы бывает еще и не такой вздор. Но хватит, это может завести слишком далеко. Нет, «защ. авт. р.» никак не означает затвор. Двести десять распределительных коробок с защ. авт. р.

Откуда-то из глубин памяти всплывает нечто далекое, какой-то полузабытый и старательно отгороженный отрезок биографии: школьная экскурсия на Дитмаршенскую дамбу, застрявшее в ушах слово «затвор». Ах, конечно, это заслонки в шлюзовых отверстиях.

Закрытый, забытый, заслонка, затвор.

— В чем дело? — спросила меня пани Бася, заметившая растерянность на миловидных личиках Хельги и Вальбурги.