Остановка в пути

Наступил час обеда, и женщины поражались, сколько в меня может влезть, а я поражался многообразию мира и однообразию и однотонности языка. Потому что на обед опять дали капустную похлебку — ну да, ведь мы были в двух шагах от тюрьмы и небезызвестного помещения в ней, — но эта похлебка была похожа на тюремную баланду не больше, чем тюремная камера на кухню у нас дома, в Марне. А ведь название у них было одно и то же. Как сон все равно называется сном, спишь ли ты у мамочки на перине или в ложечном ряду. Как сновидение все равно называется сновидением, снятся ли тебе персики или газовые трубы. Как человек все равно человек, называется ли он почтовым чиновником или Нибуром. Такие мысли проносились у меня в голове не задерживаясь, мне было не до них: я был всецело захвачен восхитительным супом. Повар-кудесник сотворил его из редчайших составных частей, а очарованный Нибур смаковал каждую его пряную частицу, хоть и заглатывал суп, как насос.

Сколько должно было пройти караванов, чтобы наполнить мне миску, — из стран Востока, с Тигра и Евфрата, с персидских, индийских, китайских плантаций до Шлезвиг-Гольштейна у моря. Сало, вне всякого сомнения, было дитмаршенского происхождения, да и капуста росла где-нибудь за дамбой, но дальше начинался луково-томатно-тминно-перечно-огуречный Восток, поднесенный мне истинным мастером своего дела, творцом волшебной смеси под малообещающим названием капустной похлебки.

Женщины — я думаю, все и всякие женщины, даже те, что сидят на улице разрушенной Варшавы, — с удовольствием смотрят на мужчин, которые с удовольствием поглощают еду.

Это правило удивительно устойчиво: оно действует, даже когда множество женщин смотрят на одного мужчину, хлебающего суп, приготовленный не ими, а ими съеденный без всякого восторга; даже когда женщины знают, что прожорливый мужчина как-то причастен к нынешнему состоянию их города. Правило сработало; мне думается, аппетит, с каким я ел, сблизил меня с этими женщинами больше, нежели усердие, с каким я работал.

А ведь я работал, являя собой одноголовый караван, перетаскивал тяжести, какие обычно везут несколько кораблей пустыни, брел, словно верблюд, по коридорам, застревая в них со своими ящиками, перетаскал уже половину груза с машины, где меня нагружали две женщины, в подвал, где еще три женщины меня разгружали, но от ослепляющего рвения даже не успел рассмотреть упаковщиц в оазисах по обоим концам караванного пути.

Потому что шел уже второй год моего плена, уже вторая его половина, и я знал, что рвение не во вред человеку, пока на него смотрит охрана.

Но сейчас, до отвала наевшись экзотического отвара, расслабив мускулы, не подкачавшие при переноске тяжестей, всем сердцем предавшись праздности, вдали от места, где напряженно ждут посланцев прокурора, я мог наконец взглянуть на своих компаньонок. И надо же, я нашел, что они недурны.

Я сам знаю — они показались мне пикантными по тем же причинам, что и капустная похлебка. Но то, что я знаю сегодня, не так важно для моего рассказа, как то, что виделось мне тогда. Ибо то, что я знаю сегодня, знают сегодня многие, но то, что я видел тогда, видели немногие. И немногие сумели бы увидеть то, что виделось мне.

Я нашел, что женщины недурны. Три из них были намного старше меня, под тридцать или даже за тридцать, а две самое большее — на два-три года. Одна из молодых и одна постарше сидели в стороне от остальных, и теперь я заметил, что и обращаются с ними иначе. Мой конвоир и три другие женщины, заговаривая с этими, меняли тон. Но все пять были недурны.

Даже если их что-то и разделяло, у всех было хорошее настроение. И темой разговора определенно служил я. Не потому, что я был так уж красив. Пусть бы у меня даже отросли волосы на голове и почаще попадались блюда с салом, я и тогда не стал бы красивее. Но для них я действительно был тем, кого обычно лишь вежливости ради называют «интересным мужчиной».

Надо думать, конвоир подлил масла в огонь: укротитель львов выглядит в глазах дам иначе, чем дрессировщик пуделей. А я шел за льва. И, будем справедливы к этому человеку, — меня, верно, и отдали ему под надзор как льва.

Интересный мужчина — женщины обсудили его с разных точек зрения.

Как он давился супом! Может, им там есть не дают?