Острова, затерянные во льдах

Около четырех часов начинаю чувствовать, что поблизости что-то происходит, хотя по-прежнему стоит тишина. Осторожно приподнимаюсь на локте и вижу — сквозь щель над снегом торчит черная, мокрая, усатая голова нерпы! Только бы не спугнуть! Я замираю. Нерпа озирается. По ее насупленному виду вряд ли что поймешь. Покачавшись как поплавок, она проваливается под снег. Оцениваю запоздало, что позицию я занял все-таки слишком низкую: воды в лунке не видно и нерпа лезет как из снежного сугроба. Только я собрался расслабиться, как она появляется вновь. Внимательно оглядывается. Легко высовывается почти до половины туловища, опираясь ластами о лед, на мгновение замирает… и скрывается под водой.

Я в отчаянии: неужели заметила? Боюсь пошевелиться, жду. И наконец, словно поразмыслив и все взвесив, нерпа легко выкатывается на лед и сразу же ложится на бок.

Она все еще настороженно поглядывает по сторонам. Я не шевелюсь, хотя уже, кажется, нет сил опираться на локоть, рука затекла. Но в это время из воды показывается вторая голова, чуть поменьше, и по тому, что нерпа ведет себя осторожнее, я заключаю, что это самочка.

Вот так удача! Как и было задумано, две нерпы лежат передо мной. Теперь только бы не спугнуть! Надо дать им возможность поспать, попривыкнуть. Осторожно откидываюсь и с полчаса без движения провожу в мешке.

Из укрытия видно, что самочка все еще не спит. Лежит в настороженной позе, спрятав голову в шею, — куль с мукой да и только, такую и снимать неинтересно. Самец давно подремывает. Просыпаясь время от времени, он потягивается, разворачивает веерообразные задние ласты, свертывает их в кулак, сцепляет, как пальцы. Осматривается и, успокоенный, изгибается, сладко зевает, почесывается, всем своим видом показывая подруге, что беспокоиться нечего.

Растомленная теплом — солнышко все же пробивается сквозь облака — укладывается на бочок и самочка. Очевидно, сны ей снятся пострашнее, чем самцу. Во сне у нерпы дергается, дрожит мелко ласт. Я навожу объектив в последний раз, считая, что можно начинать съемку. Первый же щелчок затвора подбрасывает нерп, как если бы рядом ударила пуля. Они уже в исходном положении, ласты напряжены и готовы в любой момент бросить тело к воде. Судя по показаниям дальномера, нас разделяет всего лишь одиннадцать метров.

Тюлень долго, очень долго смотрит в мою сторону. Я вижу, как от напряжения из глаза у него скатывается слеза. Кажется, в снежной стене он разглядел голубое стекло объектива, но. вместо того чтобы бежать, он делает угрожающий жест в мою сторону.

«Но-но», — говорю я и тут же спохватываюсь, что произношу это в полный голос. Тюлени же будто и не слышали ничего. Более того, напряжение покидает их, нерпы успокаиваются и… продолжают свой «дробный» сон.

Теперь я ворочаюсь в своем укрытии без всякой опаски, пытаюсь привлечь их внимание шумом и голосом, щелчками аппарата, снимая, когда нерпы просыпаются. Низкая точка съемки меня уже не устраивает. Хочется снять нерп так, чтобы была видна и лунка. Но едва я попытался подняться из укрытия — вероятно, над снегом показалась только моя шапка, — как нерп со льда словно сдуло! Будто и не было их! Все, съемка окончена.» Хотя кадры интересные есть, все-таки жалко, что сверху тюленей не удалось заснять.

Но делать нечего, теперь уж вряд ли звери вернутся. Откидываюсь на спину, решив передохнуть, и незаметно засыпаю.

Просыпаюсь я от кошмарного сна. Снится мне, будто неподалеку проходит медведица с двумя медвежатами, и один медвежонок все норовит приблизиться к моей засидке. За ним мамаша направляется в мою сторону… Не в руку ли сон?

В беспокойстве приподнимаюсь, чтобы осмотреться… и тут же валюсь в засидку. У лунки, на том же месте, лежат две нерпы. Если так, думается мне, значит, медведей рядом не может быть. Троицу-то эти наверняка бы заметили. На душе становится спокойнее. Погода чуть лучше, десять часов утра. Долго же я спал! Перезаряжаю аппарат и принимаюсь за съемку. Эти нерпы тоже не обращают внимания на мой голос. То ли вернулись прежние, то ли новые, пока я спал, привыкли к моему присутствию. Ведь, судя по цвету шкуры, пролежали они рядом со мной не один час. Тюлени высохли, все шерстинки на шкуре расправились. Из серебристо-темных в яблоках они превратились в коричневато-золотистых.

Опять, пока нерпы озираются, я ловлю интересные моменты, снимаю. Как только они опускают голову, ложусь передохнуть и я. Но вот чувствую, что снято все и даже больше, чем нужно. Спальный мешок и берлога моя начинают надоедать. Хочется подняться, потянуться, встать, да и голод дает о себе знать: время близится к обеду. И вдруг явственно слышу собачье приглушенное рычание. Что бы это значило? Может, прибежали со станции собаки? Такое с ними иногда бывало. По следу они отыскивали меня и портили порой всю охоту. Но нет: рычали нерпы! Обе! Они смотрели вниз, в лунку. Самец морщился, строил недовольные гримасы и размахивал передним ластом, будто грозил кому-то, а из лунки кто-то брызгал в него водой.