Острова, затерянные во льдах

Но остальные охотники занимаются этим из чисто человеческих побуждений. Ежедневно куропатки подаются к общему столу. Свежая птица сказывается на жизни полярников и их отношениях. Весна умиротворенно действует на всех. Лица, пожелтевшие в темени полярной ночи, обретают румянец, в кают-компании чаще слышится смех, чаще можно увидеть улыбки. Ради этого в конце концов можно и не жалеть доверчивых куропаток, пасущихся на манер домашних кур. Никакого азарта охота на них не вызывает. И когда наш аэролог взахлеб начинает рассказывать, как, расстреляв все патроны, он пригнал оставшуюся стайку птиц к домам, чтобы потом их долго не искать, его сверхделовое отношение к этой охоте отчего-то раздражает. Отчего-то больше и охотиться не хочется. Идут разговоры о том, что разве куропатки — трофей! Слишком трудно ее щипать, а если снимать перья со шкуркой, то и вовсе есть скукота. Вот если бы сейчас гуся… Но аэролог, как хищный волк, продолжает бегать по острову, продолжая приносить связки птиц, возмущаясь нашей нерасторопностью. Повариха потихоньку снабжает куропатками моего совина, освобождая меня от забот.

На острове уже и ручьи появились. Снег мелеет на глазах. Звеня, стекают ручьи в море, у самого берега теперь не ступить: под снегом вода. От усиливающегося шума ручьев, криков птиц, кажется, убыстряется и наша жизнь.

Небольшими стайками подлетают к острову чайки-моевки. Крики их похожи на хохот лешего. Птицы занимают низкие участки скал, где не решаются гнездиться кайры. Белые, с серебристыми крыльями и черным ободком у головы птицы попарно утаптывают в гнездах мох и ил, который они носят с проталин из тундры. Суматоха на их участках базара стоит такая, что непонятно, как они издали узнают друг друга.

«Ко-ко-ко», — вытягивая шею. кричит чайка каждой птице, подлетающей к гнезду. «Эк-коия, экко-ия», — визгливо отвечает другая и присаживается рядом, а у меня их крик автоматически переводится на человеческий язык, и вот уже я слышу: «Кто-кто-кто? — спрашивает хозяйка. — Поди тут разберись в суматохе!» «Это я, это я!» — отвечает супруг. «О-о», — вытянув шею кверху, произносит хозяйка и ненадолго успокаивается. Но как только супруг улетает, хозяйка гнезда снова устремляет острый клюв к каждой пролетающей птице и истошно вопрошает: «Ко-ко-ко?..»

Потревоженный сон

Птичий базар гудит. Урчат одним мощным хором кайры. Их здесь уже десятки тысяч. Шум разносится далеко окрест. Под скалами острова появились снежницы — большие лужи пресной воды, и все они забиты птицами.

На острове совсем мало осталось снега, на лыжах уже не покатаешься, но по льду на них ходить еще можно. Иногда прямо под ногами с треском лед разламывается, на глазах начинает образовываться полынья. На льду сейчас самая жизнь.

С отвесных скал острова к полыньям тянется непрерывная нить летящих птиц. Не успевая найти подходящего места для приземления, кайры плюхаются, растопырив лапы, в черно-белый птичий ковер, на головы другим. А с противоположного конца полыньи к скалам поднимаются уже ополоснувшиеся стаи. Места для разбега мало. Птицы выскакивают на лед, долго бегут по нему, размахивая крыльями, как руками, напоминая в этот момент человечков, и. лишь оттолкнувшись от небольшого бугорка, взлетают.

Наблюдая их натужный и стремительный полет, не знающий парения, удивляешься, когда узнаешь, что на кормежку кайры могут летать дважды в день за десятки километров. Когда стаи птиц проносятся над головой, слышно, как поет воздух в перьях их мощно работающих крыльев, словно играют сотни нежнейших свирелей.

Иногда, подойдя к вроде бы пустынной полынье, я становлюсь свидетелем возвращения кайр с подводной охоты. Они отличные пловцы и ныряльщики и под водой находятся по нескольку минут. Друг за дружкой, словно выталкиваемые из-под воды пружиной, птицы начинают выскакивать на лед и тут же припускаются бежать, разгоняясь и улетая.

Ярко разряженные турпаны, самцы морских уток, с оранжевыми гребнями, серебристо-бело-черные, устроившись на краю льдины, отражаясь в гладкой воде, порой напоминают драгоценное ожерелье. Разомлевшие от солнца, они взлетают, не выстраиваясь. лениво взмахивая крыльями, перелетают на соседнюю полынью.

На льду появились и тюлени — лахтаки и нерпы. Лахтаки дремлют обычно у трещин и небольших полыней. Чуткие звери соскальзывают в воду, даже не повернув в мою сторону головы, но, очутившись в родной стихии, порой пренебрегают опасностью.

Заметив, что я стою неподвижно на одном месте, огромный лахтак продолжает кормиться у противоположного берега полыньи. Несколько минут он проводит под водой, затем с фырканьем всплывает на поверхность. Мокрая черная шкура его блестит на солнце, отчетливо видны упругие вибрисы-усы, голова чуть приподнята, и в этот миг он чем-то напоминает купающегося коня. Прежде всего он смотрит в мою сторону, убеждается, что я все на том же месте, и, отдохнув, надышавшись, уходит на глубину.