Острова, затерянные во льдах

Припоминали и еще случай, когда от напавшего медведя другому человеку, магнитологу, удалось уйти довольно оригинальным способом. Он не растерялся и стал бросать медведю по частям свою одежду. Вначале шапку, рукавицы, потом шубу. И пока тот каждый раз останавливался и обнюхивал вещи, магнитолог успел добраться до своего павильона и проскочить в дверь. Но все это было очень давно. И о существовании белых медведей на станции стали потихоньку забывать.

Чаще медведей, оказывается, заявлялись к полярникам моржи, хотя по сравнению с прежними временами они были редкостью в проливе. Рассказывали, что годом ранее в разгар полярной ночи, в лютый декабрьский мороз, к домам поселка приползли сразу четыре огромных заледенелых чудища. Можно только догадываться, что в проливе смерзлись полыньи и моржи лишились возможности плавать, жить в своей стихии. Но что их заставило приползти к человеческому жилью, понять было трудно. Они ползли на людей, вскинув бивни, норовили подцепить собак. Помочь им, спасти их было невозможно, и казалось, что они затем и явились, чтобы ускорить свой конец. За одним охотником, ставившим в проливе на льду капканы, морж полз по следу около пяти километров. Он одолел высокий берег и приполз к дверям дома. Нигде больше о подобных случаях мне не приходилось слышать.

Здесь же, в курилке, узнал я и о существовании неподалеку от мыса Челюскин двух птичьих базаров. И это тоже было удивительно для меня. На птичьих базарах здесь гнездились чайки-моевки, и полярники нередко добирались туда. Я тогда решил, что летом мне надо бы обязательно сходить посмотреть на эти птичьи базары. Но вскоре меня увлек своими рассказами гидролог, и я решил, что сначала все-таки следовало бы отправиться с ним поработать в проливе.

Этот высокий, седоватый человек, ходивший чуть враскачку, как настоящий морской волк, и ссутулясь, с первой же встречи понравился мне своей открытой улыбкой, готовностью пошутить, умением интересно рассказывать и не обращать внимания на всякие пустяки. Каждую весну он отправлялся вместе с каюром на собачьей упряжке по льдам пролива Вилькицкого делать промеры и изучать течения. Они ставили там палатку и подолгу жили, имея возможность нос к носу, как он говорил, встречаться с тюленями. Признаться по правде, вначале-то я не очень ему поверил. По прошлой зимовке я запомнил нерп как очень осторожных зверей, подкрасться к которым удавалось не каждому охотнику. Не подплывали они уж очень-то близко и в полынье. Но гидролог только посмеивался, слушая мои слова.

— Ей богу, не вру, — говорил он. — Серега, каюр наш, подтвердить может. Прошлой весной сразу две приладились в нашу лунку приплывать. «По пояс» из воды высунутся, глаза вытаращат. Ну что твои водяные! Усы как у полицмейстера, и сопят. Уж я их шумовкой, сачком таким, чем шугу с воды снимают, по лбу, а они под воду уйдут и оттуда с такой злобой поглядывают, что того и гляди в лунку уволокут.

Рассказывая это, он посмеивался сам, смеялись и остальные. И я терялся в догадках: верить этому или относиться как к шутке? В курилке немало рассказывали всякого, чтобы было посмешнее. И приукрасить любили. Я это понимал. Но со временем, возможно, оттого, что живности никакой в домах не держали, а собак каюр запирал в котух, не давая им свободно бегать по улице, я все чаще стал задумываться о том, чтобы посетить палатку гидролога: очень уж хотелось посмотреть вблизи на удивительных морских зверей. Только я не знал, как подойти с этим к гидрологу, чтобы, чего доброго, он мне не отказал. И стал дожидаться подходящего случая. Но гидролог сам неожиданно завел об этом разговор.

Палатка среди торосов

Конец января и февраль на нашей широте можно было бы именовать полярным утром, коли уж существуют такие понятия, как полярный день и полярная ночь. В эту пору стоят трескучие морозы, и в тишине начинает казаться, что можно слышать шорох звезд, хотя потрескивают всего-навсего капельки выдыхаемого пара. Сумерки становятся день ото дня прозрачнее, светлее, заметно прибавляясь. Открываются заснеженные дали. Вновь становятся различимы горы, отдаленные мысы, которых мы не имели возможности видеть ночью. Пролив предстает весь изборожденным морщинами торосов, но теперь уже нигде на всем его огромном пространстве не видно и признаков воды. Непробиваемой броней кажется вставший в проливе лед.

На востоке над всторошенными льдами в начале февраля начинает заниматься заря. Розоватая полоска у горизонта постепенно увеличивается, разгорается к полудню. На станции все начинают подсчитывать дни, оставшиеся до восхода солнца. В курилке теперь только и говорят об этом. С солнцем, считают, жизнь пойдет веселее и время полетит быстрее. Недолго останется до весны, до теплых дней, а кое-кому и до отъезда в отпуск. И все говорят о предстоящих далеких делах, как будто лето придет сразу вслед за солнцем, хотя после восхода солнца еще месяцев пять будет продолжаться зима и будут трещать морозы.