От альфы до омеги (СИ)

Рикгард сжал в кулаке сканер. Нужно будет снять показания, притом быстро, очень быстро. Собрать характеристики сканер может только в непосредственной близости, а если аномалия движется, то придется побегать вместе с ней. Какая она из себя? Временной разлом? Мерцание энергии? Пространственное искажение?

Теперь, подобравшись к решению загадки, так долго водившей его за нос, Рикгард вдруг ощутил нечеловеческую усталость. Как так вышло, что все его последние усилия, словно свет клином, сошлись на одной-единственной своенравной аномалии? На боку Иолы отпечатали четырнадцать значков отличия: по звезде за каждую аномалию крупнее синто-пса. Были и другие, сотни других куда меньше и незначительней. А та, с которой ему предстояло встретиться... Каким законам подчиняется она? По какой траектории движется и насколько быстро?

— Она здесь, — прошептала девчонка.

Глава 17. Ирис. Не аномалия, Сальватор и портал

С каждым новым шагом усиливалась и вибрация. Ощущение было странным. Стекляшка, спрятанная глубоко в кармане форменного платья, вызывала то, что человек назвал бы затаенной тревогой. От аномалии же, которую преследовал Ликвидатор, дрожали поджилки. Нагревались ткани, сводило мышцы, расширялись артерии, тело словно хотело сжаться в комок, крепко-накрепко завязаться в узел. Ирис часто дышала, подавляя сигналы в попытке успокоить тело, но оно ее больше не слушалось. Чуя приближение аномалии, оно отзывалось, и Ирис не понимала, что оно хочет сильнее: сорваться и сбежать или поскорее с этой аномалией столкнуться.

Анализируя ситуацию, системы подсказывали, что стоит реагировать страхом, только вот Ликвидатор не боялся, тогда почему нужно бояться ей?

Они петляли узкими коридорами, разгоняя вуали пыли, миновали закрытые двери и затененные окна, и лабиринт, наконец, вывел их к арке, которая выходила на светлую площадку. Вперед ухнула, раскрываясь, необъятная ширь, накрытая затуманенным куполом.

Ирис содрогнулась. Она чувствовала, как сильно понизилась температура ее покровов, каким белым, наверное, стало ее лицо, и не знала, хочет ли она смотреть, или нужно прямо сейчас развернуться и бежать прочь. Еще немного — и такой перегрузки тело просто не выдержит.

Рикгард попридержал ее за плечо и шагнул вперед. Застыл на мгновение в проеме и тихо выругался.

В безмолвии пыльного царства что-то едва различимо шевелилось.

Ирис рванулась за ним и нырнула под арку. Внизу, у подножия лестницы в, наверное, добрую сотню ступеней раскинулся огромный зал. Он тонул в пятнистом буром мраке, а слабый лунный свет пробивался через сочленения купольных пластин, косо падал в чашу зала, ограненную остроугольными арками и переливался в чернильном облаке мрака, который затаился на дне. Это облако колыхалось, дрожало, переворачивалось и пульсировало, словно непонятный человеческий орган, выкрашенный в черное. Он дышал, как живое существо. Он ритмично расширялся и опадал, будто гигантские легкие. Он трепетал, тревожно выбрасывая волны мутного мрака, сжимался волнами и рос концентрическими кругами.

— Это не аномалия, — пробормотал Рикгард.

Ирис бросила на него взгляд: он побледнел, а руки сжал в кулаки. Он даже не пытался подключить свои приборы и что-то замерить.

— Не аномалия, — прошептал он.

Они так и стояли на верхушке исполинской лестницы, которая раскинулась вдоль зала наподобие необъятного зрительного зала, и слушали, как влажно колышется черное нечто на импровизированной сцене далеко внизу. Что это было за здание? Голографический театр? Скорее всего. Но теперь здесь играли совсем другую пьесу, странную, непонятную, не вписанную в репертуар. Ирис все смотрела на аномалию, которая, как твердил себе под нос Ликвидатор, аномалией не была, и ощущала, как сигналы тревоги один за другим отключаются сами по себе. Она слушала, как ворочается темное нечто на дне зала, и дрожь проходила. Ирис настроилась на частоту, поймала ее как следует, избавилась от помех. Она не просто слышала аномалию, она могла отключить все свои датчики — и все равно бы ощущала ее присутствие. Это и вправду было нечто большее, чем простенький временной разлом. Существо на «сцене» было живым, и Ирис его чуяла — и чуяла так же ясно, как людей. Было, правда, и различие. Аномалия не путалась в клубках ощущений и откликов. Все, что она чувствовала, можно было описать одним единственным словом: любопытство.

И вдруг аномалия поползла по сторонам, собираясь воедино, принялась сжиматься, суживаться, съеживаться. Тьма в сердце аморфного облака нарастала, концентрировалась, густела. Казалось, чернее черного она стать не может, но с каждой секундой она становилась ярче, сочнее, бархатистее. Эта шелковистая тьма переливалась, сверкала, толчками всасывала саму себя, и скоро в центре зала застыл неопределенной формы силуэт. Вздрогнув, он поплыл наверх, задевая ступени и оставляя на них черные хлопья следов.