От философии к прозе. Ранний Пастернак

Иными словами, в текст вводится – неожиданно и как бы рывком – мир духовных субстанций, и их встреча на пороге люверсовского дома указывает на совершенно новый уровень организации текста. Можно предположить, что именно этот уровень Пастернак описал в письме к Боброву как наиболее важный в тексте «момент абстрактный», развивая который он собирался показать, «к чему это впоследствии ведет и как отражается на характере» (VII: 348). И именно на этом уровне Пастернак вводит целый ряд метафор, которые начинают доминировать над метонимическими связями, столь важными в первой части повести.

Мы помним, что в незаконченном рассказе «Заказ драмы», с его чередованием пространств «в доме» и «вне дома», композитор Шестикрылов постоянно «сшивал» разные слои этих миров[314], готовя детей к новой гостье: «Впоследствии к ним стучалась жизнь» (III: 462). Подобные яркие наблюдения как бы размыты в «Детстве Люверс», где ненавязчиво, но упорно подчеркивается важность долгосрочных эффектов спокойного интроспективного чтения

[315]. Этот почти неуловимый момент формирования личностного «я» отражает убежденность Пастернака, что развитие индивида не может не зависеть от идей и ценностей, которым тот начинает не только следовать, но и подчиняться. Когда-то в своих студенческих философских дневниках Пастернак критиковал психологию, соглашаясь с Паулем Наторпом, что развитие индивида зависит не только от темперамента, но и от идей и ценностей, которые он готов принять: «Вопр<ос>: каким образ<ом> субъект, к<ак> простой объект среди объектов, может иметь отношение к ценностям, придающим смысл его жизни. Так потребность в субъективирующ<ем> понимании мира вырастает из предшествующей ей проблемы ценности» (Lehrjahre I: 274–275). Поэтому важно отметить, что в «Детстве Люверс» чтение формирует не только психологический, но и духовный срез повествования[316]

.

Женя, забыв безликую девочку-татарку, выворачивает «книжку переплетом внутрь», то есть открывает содержание книги уличному воздуху, а сама при этом входит в новое пространство, где разнородные впечатления оказываются мастерски синтезированными[317]. Ленясь читать «Демона», девочка фиксирует в сознании, что Терек – это «львица с косматой гривой на спине»[318] (III: 53), и прыжки косматой львицы в ее воображении сопровождают «клубящийся

дьявольский лай голеньких генеральских собачек» в соседнем дворе (III: 53). Этот новый пример сочетания впечатлений отличается тонкой нюансировкой: ребенок, под воздействием образов книги, видит действительность преображенной и измененной. Как бы забыв о поэме, Женя в полузабытьи рассматривает солдата и соседских собак, но именно тут собачий «клубящийся дьявольский

лай» говорит о чем-то большем, чем просто осенний день[319]. В тексте совершенно неожиданно начинают сосуществовать и сливаться две реальности; образы «Демона» переплетаются с происходящим на улице, и «золотые облака из южных стран, издалека», едва успев проводить Терек на север[320], ухитряются привести с собой нежданного гостя, обозначаемого только местоимением «он» – появляющегося без явного антецедента в этом абзаце (если не предполагать, что «он» почему-то относится к реке Терек, которая тут же превратилась в воду в ведре, и именно это ведро несет по соседнему генеральскому двору солдат Прохор):