От Орла до Новороссийска

– Командир взвода 7-й гаубичной батареи спрашивает, можно ли ночевать в селе К. и каково общее положение? – не садясь, одним духом выпалил Н.

– Положение, брат. – Наступила некоторая пауза. – Г-но! – выразительно и сочно сказал комендант. – Может, за нами пришлют дрезину, а может быть, и не пришлют. А ночевать всегда и везде можно. Почему нельзя, артиллерист? Садись и выпей стакан!

Н. видел, что дальнейший разговор не приведет ни к чему.

– Покорно благодарю, господин капитан, я должен сейчас же вернуться к взводу. Разрешите идти? – И не ожидая ответа, круто повернувшись, направился к двери.

– Дурак, – услышал он вслед за собой заключительное слово капитана.

– Ну как? – спросил разведчик.

– Приказ коменданта, покормив коней, немедленно выступать дальше, – решительно сфантазировал Н.

Когда он пришел на квартиру, где поместились офицеры, то еще в полутемных сенях его встретил высокий капитан О. Всегда выдержанный и подтянутый, он был как-то необычно развязен. От него сильно несло водкой. В дверях без френча стоял другой молодой офицер, и по его улыбающемуся, раскрасневшемуся лицу было видно, что за ужином была серьезная выпивка.

– Ну что комендант?

– Приказал, накормив коней, немедленно выступать дальше, – не сморгнув, доложил Н.

Ему было видно, что капитан К. в следующей комнате встал с постели и начал одеваться. Вернувшись к подводам, проверил, накормлены ли кони.

– Измучилась худоба, – жалостливо сказал его пожилой подводчик. – Хочь бы с пару часов постоят.

– Кончайте кормить, через полчаса выступаем.

Опять в степи, по дороге на юго-восток в снежной метели замаячили усталые люди и кони. Н. шел около последней подводы, закинув карабин за плечо. Он очень любил и уважал капитана К. Никогда не обманывал его, а теперь…

«На станции все пьяно. Наши тоже нашли время выпивать. Пусть я сказал ложь. Хуже было бы, если бы нас всех захватили большевики… «Не держись устава, яко слепой стены», – привел он себе в оправдание изречение Петра Великого. Но все же было как-то не по себе. «Потом сознаюсь командиру», – решил он.

Однако не сознался вплоть до сегодняшнего дня… Лучше поздно, чем никогда.

Рождество 1919 года

Метет поземка. Степь покрыта снегом и выглядит как-то особенно неприятно. Холодный ветер пронизывает. Кони идут уныло. Они стали мохнатыми, обросли длинной шерстью. Ездовые, видно, не чистили их – не до того, нет времени.

Могучая полгода тому назад, армия генерала Деникина откатывается на юг. Идут понуро кони, а около них так же мрачно шагают измученные люди. Не слышно разговоров, шуток. Мысль сосредоточена на том, сколько осталось еще до станицы и будет ли там возможность хоть несколько часов поспать в тепле. Фронта фактически нет. Попытка задержать красных казачьей конницей над Донцом закончилась неудачей.

От Матвеева Кургана в направлении на Ростов идем походным порядком. Даже наша Дроздовская пехота где-то в другом месте. Отдельные отряды красной конницы бродят уже по степи, перегоняя порой отходящие белые части. Возможность встречи с ними, без нашей пехоты, не может радовать.

Мысли такие же мрачные, как и обстановка вокруг. Вспоминается взятие нами Харькова… Светило ярко июньское солнце. Все в белых платьях. Цветы. Слезы радости встречающих. Еще слышны выстрелы на окраинах, а город неудержимо ликует. Какие-то раненые красноармейцы тоже вылезли из госпиталя с сестрами и толпятся на тротуаре в своих больничных халатах.

– Товарищи? – спрашивает молодой офицер, идущий впереди Дроздовской роты.

– Так точно – товарищи, – отвечает громко один из раненых.

– Здорово, товарищи! – кричит поручик, смеется он сам, Дроздовские солдаты в строю, раненые товарищи и толпа.

Мы запыленные, загоревшие, закопченные в пороховом дыму, среди этой ликующей, радостной толпы, бросающей нам цветы.

А Харьков нас встретил цветами.

«Аллаверды! Аллаверды!» – врываются в память слова Дроздовской песни.

А потом…

Последний эшелон санитарного поезда с Харьковского главного вокзала. Почти тащу на себе раненого Васю. Доктор и сестра не пускают в состав. Но очевидно, отступают перед решимостью. Вытаскиваю револьвер и говорю, что раненого не оставлю, а застрелю здесь же, у двери вагона. Сестра открывает дверь. Оставляю его там. Дальнейшая судьба Васи была мне неизвестна.

Много позже, за границей, узнал, что где-то под Ростовом их санитарный поезд, с потухшим паровозом, был захвачен красными. Вася лежал уже в это время без сознания в сыпняке…

С вокзала иду опять в город. Город оставлен уже добровольцами. Все кругом мрачно и пусто. На Сумской улице – ни души. Гулко раздаются шаги моих подкованных сапог. За плечами – винтовка.

На крыльце, освещенном лампочкой, встречает Надя.

– Сумасшедший, идите скорее, храни вас Бог!..

Медленно кружась, падают снежинки при свете фонаря.

Опять гулко отдаются шаги в мертвом, темном городе. Где-то на окраинах слышатся одинокие выстрелы…

Теперь Болотов идет около меня по дороге, наполовину занесенной снегом. Он прерывает мои воспоминания. Сквозь порывы ветра долетают его слова: