От Орла до Новороссийска

– Видел оставленные эшелоны на путях? А эти пьяные горланят песни – сволочи.

Я не отвечаю, знаю, о чем он говорит. Когда мы проходили в темноте вдоль путей, то там стоял эшелон базы какого-то авиационного отряда. Потухший паровоз. Классные вагоны в огнях, занавески спущены, и глухо слышны пьяные голоса: «Пей до дна, пей до дна!» А кругом степь, метет поземка – пир во время чумы.

– Сам бы их порасстреливал, – продолжает Болотов. – Когда приезжал в Харьков из-под Камаричей, видел, сколько офицеров околачивается в тылу. По Сумской нельзя было пройти. Сейчас, говорят, Ростов забит людьми, а в ротах все те же, что были в Донецком бассейне или на Кубани.

Последнее время Болотов какой-то озлобленный, да и немудрено – у многих старых добровольцев такое настроение.

Приходим, наконец, в селение Мокрый Чалтырь – армянская деревня верстах в семнадцати северо-западнее Ростова. Здесь наш 3-й полк. Опять появляется уверенность. Говорят, нас отведут в резерв в Ростов, а сюда придут какие-то другие части.

Завтра – Рождество. Белоусов, от нашего орудия, получил разрешение поехать в Ростов, закупить что-нибудь к празднику. Он, пройдоха, из-под земли достанет. Возвращается утром на санках – привозит ящик вина, закусок. Купил, обменял, раздобыл – понять трудно. Первое предположение отпадает, так как привезенное значительно превосходит по ценности те деньги, которые ему дали. В подробности не вдается, говорит, что помог «ликвидировать» какой-то склад. Рассказывает, что в Ростове, как полагается, то есть «в городе все спокойно, население в панике» (так анекдотически доносил начальству какой-то расторопный комендант).

С утра возимся с орудиями. Приводим в порядок, смазываем.

К вечеру у нас пир. После нескольких рюмок начинаются песни.

– Вот, Митрофан, – говорю Болотову, – ты теперь и нас готов будешь расстреливать, как тех офицеров авиаотряда.

– Нет, это другое дело. Во-первых, праздник, во-вторых – мы здесь со своей дивизией, а тех же большевики, как миленьких, там сцапают.

– С горя они, Митрофан, запили. Ну, чокнемся еще по одной.

Щоб наша доля нас не цуралась,Щоб краше в свити жилося! —

поют наши екатеринославские и харьковские хуторяне.

Входит в хату командир нашего взвода капитан Камлач. Его пригласили на пиршество, но он просил не ждать, а садиться за ужин без него.

– Откуда вы все это раздобыли? – кивает он на заставленный стол.

– Белоусов промыслил, господин капитан.

– Ну, этот действительно может «промыслить», – смеется Камлач.

Белоусов отличается какими-то необыкновенными способностями и изобретательностью в смысле доставания всяких продуктов. Он даже был психологом. Помню, зашли мы еще в Донецком бассейне с ним к какой-то «титке», хотели напиться молока.

– Нема, ридные, усе забрали!

«Титка», как кремень, на «колокольчики» (деньги Добровольческой армии) даже не смотрит.

– Кто же забрал – белые или красные? – не угомоняется Белоусов.

– Да чиж мене ни усе и едно чи билые, чи червоные – солдаты позабирали!

В это время на улице села оглушительный разрыв большевистского тяжелого снаряда. Хата вздрагивает. Стекла дрожат.

– Видишь, тетка, все равно убьет, лучше продай нам перед смертью молока, – каким-то задушевным, сочувственно-проникновенным голосом говорит Белоусов.

– Бачу, ридные, так и так смерть, уж сидайте, може шось и знайдеться.

На столе появляется «гарнок» с молоком.

– Как ты можешь так? – спрашиваю Белоусова, выходя из хаты.

– Да я уже сделал разведку – у ней две дойные коровы.

Оживление и песни, нарушенные моей командой: «Встать! Смирно!» в момент прихода капитана, опять возобновляются.

Украинские песни чередуются с залихватскими:

Скачет, несется седьмая батарея,Пушки на солнце зловеще блестят.

Гаубицы выкрашены в защитный цвет, на конце дула чехол, и поэтому блестеть никак не могут, но из песни слова не выкинешь.

Красавица, твоя коса – длиннее шнура боевого,А черные твои глаза сведут с ума и ездового.

Несмотря на то что ездовой, согласно песне, оказывается кем-то, кого с ума свести очень трудно, так как, очевидно, не с чего сводить, но и ездовые с азартом подтягивают.

Празднование затянулось глубоко за полночь.

Спал я на широкой скамье. Просыпаюсь от сильного стука в окно. Старший разведчик верхом. Кричит:

– Батарея выходит на позицию!

Что за история? Выскакиваем из хаты, по дороге застегивая ремни. Уже влезаем на орудия на ходу. Из деревенских домов выбегает пехота, надевая сумки, и бежит строиться к окраине села.

– Товарищи пожаловали! – говорит разведчик Прокопов, перегоняя верхом орудие.

На окраине села местность поднимается и далеко видна занесенная снегом степь. Снег блестит и сверкает огнями под ярким зимним солнцем. Сильный мороз, но ветра нет.