От Орла до Новороссийска

Один из снарядов разорвался так близко, что силой взрыва меня и Мишку бросило на землю. Слава Богу, все окончилось ушибом и пережитым страхом. Еще в состоянии обалдения, я вскочил на ноги и побежал под гору. Хватаясь за кусты и деревья, вовремя остановился, так как крутой откос оканчивался обрывом. С перепуга и от возбуждения я сначала не чувствовал боли, большие синяки и ссадины обнаружил позднее. Отдышавшись и немного придя в себя, вскарабкался обратно на гору. Мишку я нашел около одной из брошенных подвод, где он спокойно ел сено. Видно, он меньше меня потерял присутствие духа и даже аппетита не потерял. Взобравшись на него, поехал дальше и, наконец, спустился с этой злосчастной горы. Оказалось, что в обход ее проходила еще другая дорога, проселочная, по которой, как более безопасной, пошел поток отступающих обозов. Конечно, нашего полка я там не нашел. В этой неразберихе, вызванной неожиданным нападением «зеленых», все смешавшим, никто ничего не знал. Может быть, наш полк уже прошел, а может быть, и нет. Ничего другого не оставалось, как присоединиться к общему движению в направлении Новороссийска, что я и сделал.

Дорога, по которой прошли десятки тысяч, превратилась в густое месиво глубиной по колено, из которого мой Мишка еле вытягивал ноги. Он стал останавливаться, не особенно обращая внимания на мои понукания. Раньше я его никогда не бил и не применял плетки. Теперь же выломал прут, но он сразу сломался. Начал уже приходить в отчаяние, как вдруг на краю дороги увидел кем-то потерянную, хорошую казачью нагайку. Дело пошло лучше. Мишка ожил и даже пытался идти рысью. Но счастье продолжалось недолго. Версты через две меня остановил старый калмык (группа их отдыхала на краю дороги). Ухватившись за мои поводья, он на ломаном русском языке начал что-то возбужденно кричать, показывая на мою плеть. Я понял, скорее по его жестикуляции, что эту плеть он потерял и требует, чтобы я ее ему вернул. Как мне ни хотелось оставить ее у себя, но пришлось отдать, – на его стороне была сила. А может, она и впрямь была его.

Без плетки стало еще хуже, чем раньше. Хоть бросай Мишку и иди пешком. Выручил догнавший меня офицер нашего полка. Он тоже отстал от полка и был очень обрадован, встретив меня. Он поехал рядом со мной и, когда было необходимо, подбодрял Мишку своей плеткой. Да и сама дорога исправилась, стала более каменистой. Лошади немного повеселели и пошли быстрее. Под вечер мы добрались до Новороссийска.

Город был как взбудораженный муравейник. Всюду было полно куда-то спешивших людей, военных и штатских, пеших и конных; улицы были забиты брошенными повозками, орудиями, передками, автомобилями. Но что особенно усугубляло мрачную картину, это брошенные хозяевами расседланные лошади. Худые и изможденные, они понуро стояли или медленно передвигались в поисках пищи. При въезде в город мы встретили нескольких, как видно, местных жителей, нагруженных мешками, которые они еле тащили. Мой спутник, приняв их за мародеров, выхватил даже саблю. Увидев это, они разбежались, бросив мешки на дороге. В них оказалось старое обмундирование. Солдат, наблюдавший эту сцену, подошел к нам и объяснил, что в городе все склады открыты и их запасы раздаются населению. Оставив мешки на том же месте, мы поехали дальше.

Как воспоминание, характеризующее Новороссийск этого дня, осталась в памяти картина «ликвидации» огромных армейских складов, в тот день наполненных шумной толпой военных. С треском разбивались ящики, чтобы узнать их содержимое; здесь же раздевались и примеряли одежду; закусывали только что найденными консервами, пробовали содержание бутылок. К счастью, алкоголя не было. Наверное, в винные склады толпу не пускали. Это не был грабеж, так как это было разрешено. Даже ссор, насколько мне помнится, не было. Всего было много, и всем хватало: всех видов военное обмундирование, начиная с шерстяных носков и теплого белья до кожаных теплых курток; разного рода консервы, шоколад, галеты, сгущенное молоко; медикаменты, медицинское оборудование и т. д. Все это почему-то раньше экономилось, хотя и под Орлом, и под Батайском, и на Маныче войска мерзли в тонких, изношенных шинелишках. Не имея ничего теплого, отмораживали ноги и руки, часто голодали. Для тифозных не хватало медикаментов, и сыпняк буквально косил людей. Теперь это все бросалось; не успели даже вовремя вывезти в Крым. Такое хозяйничание, выражаясь мягко, уважения к себе не вызывало, не вызывает и теперь.

В каждом человеке сидит жадность. Она просыпается особенно тогда, когда есть возможность что-то получить даром. Подхваченные общим психозом, я с моим офицером тоже пошли по складам. В одном набрали ботинок, так что еле могли тащить. В следующем бросили часть ботинок и набрали консервов и сгущенного молока. В третьем опять часть вещей выбросили, соблазнившись кожаными безрукавками, которые тогда почему-то были в моде, и т. д. Штаб полка нашли поздно вечером на горе, на окраине города. Там шла подготовка к погрузке. Ночью выступили и пошли, направляясь к пристани.