От руин Карфагена до вершин Атласа

Проходя по площади, надо быть настороже — уметь вовремя увернуться от настойчиво предлагающего свои услуги врачевателя, продавца воды, предсказателя жизни с ученым попугаем или бойкого продавца экзотических браслетов, быстро отойти от сомнительной личности, что-то показывающей из-под полы, избежать столкновения с буравящей толпу группой темнокожих «гнауа» в черных шапочках с белой вышивкой и белых гандурах (длинных рубахах), ритмично колотящих в дарбуки (небольшие барабаны). Говорят, что музыканты-гнауа даже составляют здесь особый духовный орден («тарика» — то есть «путь») со своим уставом, обычаями, правилами поведения, самобытными навыками постижения с детства основ прекрасного ремесла музыкального исполнительства, танца и пения.

Надо также постараться не наступить на коврик с отсыпающимися кобрами и аккуратно обойти небрежно развалившегося рядом их укротителя. К тому же желательно сделать вид, что вас совсем не интересует целый выводок расположившихся неподалеку маленьких обезьян, хозяин которых буквально пронизывает вас испытующим взором, пытаясь определить, хотите ли вы сфотографироваться в обнимку с ним и с его питомцами на руках, как это делают здесь многие туристы. Да и около шпагоглотателя или пожирателя огня не стоит задерживаться, ибо то, что марокканцам показывается просто так, искусства ради, иностранцем должно быть оплачено, и сполна.

Об этом нам напомнила и поездка в Урику. Это высокогорная долина, «край вечной весны», как его тут называют. Здесь сплошь красивые виды на снежные вершины, горные обрывы, скалы, заросшие местами кустарником, обилие садов и цветов в довольно старых деревушках из глинобитных или каменных хижин, казалось, стоящих веками. Но тут же и роскошные гостиницы, рестораны для туристов с туго набитыми кошельками, великолепные смотровые площадки и стоянки автомобилей. Прогулка здесь — удовольствие, которое, впрочем, нарушается настойчивыми приставаниями бесчисленных мелких торговцев, пытающихся сбыть иностранцам всякого рода самодельную бижутерию по баснословным ценам. Это — местные берберы, кстати, давно уже арабизировавшиеся под влиянием арабоязычного в своем большинстве населения Марракеша, расположенного всего в нескольких десятках километров.

Мы идем не спеша в гору в сопровождении целой толпы торговцев, на этот раз, однако, не слишком нам докучающих. Осматривая некоторые дома, здесь выглядящие как загородные виллы, Фаринья спрашивает меня, есть ли такие дома у нас, какова цена на землю в СССР и нет ли в связи с этим земельных спекуляций. Меня опережает Фадлуллах; он знает и положение у нас с землей и собственностью, и ситуацию с кооперативами, и даже слово «дача». «Здесь уже давно, — говорит он, — доходный центр туризма. Но чуть ближе к городу — сплошь участки, поинад-лежащие жителям Марракеша. Они разводят оливки, овощи, даже цитрусовые. Когда-то здесь были земли «гиш», потом часть из них захватили французские колонисты. Однако многие жители города их опередили, еще ранее скупив земли у прежних хозяев».

Надышавшись озоном высокогорья, мы спустились обратно. Некоторые жалеют, что так ничего не купили. Однако марокканские друзья утешают иностранцев: «Это — не подлинно народное. Это — для туристов».

Если Марракеша нет без рынка, то тем более его нет без экзотики. К концу второго дня пребывания в городе мы присутствовали на своеобразном празднестве в ресторане «Ше Али» («У Али»). Сначала мы миновали красно-кирпичные стены, стилизованные под старые стены марракешской медины, но украшенные зубчатыми башенками с целью придания им сходства с сахарскими ксурами (крепостями) на крайнем юге Марокко. У входа нас приветствовали музыканты, танцоры и всадники на скакунах и верблюдах, время от времени палившие из ружей. Затем мы оказались внутри этих стен на огромной площади под открытым небом. Середина площади была занята большим песчаным манежем, расположенным метра на полтора ниже уровня почвы. А по всему периметру манежа стояли огромные шатры, внутри каждого из которых на диванах и подушках могли расположиться до полусотни человек.

Когда шатры заполнились группами туристов, официанты в темно-зеленых куртках с серебряным шитьем, в коротких штанах и белых чулках, с белыми повязками на голове стали разносить кушанья. «Их костюм, — объясняет мне сидевший рядом Латауи, — считается теперь вариантом национального марокканского. Но в свое время он был заимствован, очевидно в семнадцатом веке, у алжирских турок, как и некоторые наши кушанья, особенно сласти». Однако вскоре среди обслуживающего персонала появились люди и в европейской одежде, и в джеллябах (длинных кафтанах с капюшоном). Джелляба считается основой подлинно национального марокканского костюма, особенно в сочетании с феской или тюрбаном, а также с бабушами.