От слов к телу

О том, что КН. Льдов влился в ряды завороженных кинозрителей, свидетельствует стихотворение «Кинема», где к новому зрелищу приложен оксюморонный атрибут безокости (так говорил Северянин), взятый из набора предсимволистских парадоксов[681]:

Для озаренья снимкаНа призрачном холсте —Весь мир, как невидимка,Исчезнул в темноте.И вот, не видя чуда,Столь явственного мне,Слепцы горят оттуда,Из рамки на стене.Действительность их мнима,Свет жизни в них погас, —И ты для них незрима,Как ангелы для нас[682].

Предположим, что напрашивающийся[683] оксюморон, связывающий незримость и зрителя, вызван эффектами сеанса — скажем, секундной слепотой входящих в темный зал или выходящих на свет из него (эта доля мгновения застыла в стоп-кадре в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт» Иосифа Бродского), шоком от перебивок затемнения между частями сеанса и т. п., но, как бы то ни было, слепота в стихах о кино мелькает как словесный зачаток неразвитой брезжущей темы:

Грошовый, стертый блеск иллюзийИ смех дешевый и тупойСтелят глаза у Кино-МузыВеликой, Светлой и Немой…[684]

И та же проговорка обнаруживается в ретроспективных панорамах того мира, который расстилался у стен кинотеатра:

Мы мир увидали волшебной зимою,и всюду кино бушевало немое,и были трамваи в беззвучном снегу,и хлопья летели пушисто и слепона паперти храмов, на вывески нэпа,на всё, чего вспомнить теперь не могу.Шла лента, подрагивая и мигая…[685]

Миры внутри и вне кинозала противопоставлены, и это один из самых простых приемов построения стихов о кино, но интересно, как иррадиирует навязчивый колористический ингредиент киносеанса. От cin'ema

[686] до «синева» один-два фонетических шага[687], и синь заливает сначала дела фильмические —

Аппарат раскинул золотую россыпьОживело в полумраке полотно…И мелькнули синие матросы,Промелькнул в кустах Махно…Мне кино напомнило тяжелые годины(Не уйдут суровые минуты без следа).Не забыть тех лет, как с «Яблочком» по УкраинеПронеслась махновская орда.Промелькнул знакомый бронепоезд(Синий дым валил из поддувал)…[688] —

а затем и окрестности кинотеатра, как в стиховой ретроспекции Петра Семынина «Кинематограф» (1967), описывающей кинотеатр «Гигант» в Новониколаевске в 1920-е годы с теми же упомянутыми выше «Красными дьяволятами»:

Лампочки гасли, и в темнотеСиний стрекочущий луч аппарата,Рамку примерив на чистом холсте,Вдруг сокрушал неподвижность квадрата.Скрытый за ширмой старик музыкантПальцами, скрюченными от простуды,Бил по роялю, и мощный каскадТотчас смывал руготню, пересуды.<…>                    После сеанса, в снегу, без огней,                    Улицы были прямым продолженьем                    Синей страны, — я скитался по ней,                    Изнеможенный воображеньем[689].

Возможно, и в следующем примере агрессивное вторжение холодной синевы в ало-багрово-кумачовое спровоцировано темой кинематографа (в молодости — синематографа):

Века трещит, века поетНочей и дней кинематограф.Галерка звезд в ладоши бьетОт нескончаемых восторгов.Полоски аленькие зорьМежду квадратиками фильмы.У боженьки сегодня корь,И стекла кумачом обвили мы.В петлю червонную луныИудой синим лезет вечер…Ах, эти губы неземные,Заката губы, человечьи…[690]

Так же синеет от соседства с кинозалом пространство вокруг кинотеатра в другом примере, где обратим внимание и на легализованное темнотой жестовое поведение зрителя: