От снега до снега

Эти слова как ножом полоснули по сердцу. В ночлежке я уже немного просветился и знал, что это нехорошо, когда девушка ходит вечером на Караванную, а тем более на Лиговку. Наверно, врет, кудлатая, про Тому, врет бесстыдно, от зависти, потому что Тома стройная, красивая, а она сама — урод.

— Что ты тут стал как пень! Иди отсюда, бродяга, не мешай торговать! — чуть ли не с ненавистью сказала она и перегнулась через прилавок, чтобы оттолкнуть меня. Но я опередил.

— Сама ты шлюха! — И шлепнул ее по щеке.

— Дядя Иса-а-й! — дико заорала она. — Он грабит конторку!

Я выбежал из магазина и быстро перешел на другую сторону Невского.

Где Тома?

Неужели действительно встречу ее в мутных от изморози сумерках на Караванной улице?

Эта мысль до того ужасала меня, что я назавтра запасся финкой, которую выменял у одного нашего гопника, и целыми вечерами, коченея от холода, дежурил под аркой, до боли в глазах всматриваясь в проходивших по Караванной женщин. Пусть только попробует кто-нибудь подойти к Томе!

К счастью моему, я там ни разу не встретил ее...

Вскоре я распростился с Гопом и нашел приют в Белорусском клубе на Троицкой. Пристроил меня туда ночным сторожем мой земляк, худрук драматического кружка.

Жалованье мне не платили, зато в моем распоряжении был мягкий диван с валиками. И когда в полночь, заперев изнутри все ходы и выходы, я ложился спать, то по-настоящему чувствовал себя человеком. Конечно, тому, кто не знал ночлежки, восторг мой вряд ли будет понятен.

Недели две провел я в тщетных поисках Томы, и постепенно тревога за ее судьбу у меня пропала.

Оставаясь один в клубе, я доставал из кармана часы, заводил их, и мне ни разу, признаться, не приходило в голову снести их в дом Глерона и отдать администратору. Вероятно, думал я, волшебник примирился с потерей, купил себе новые, может быть даже получше и подороже прежних часов, и продолжает жить припеваючи, гипнотизируя зрителей.

Я уже не ходил в тот дом на Звенигородской, мне с избытком хватало зрелищ в Белорусском клубе, где я чувствовал себя чуть ли не вторым человеком после директора.

...День 20 февраля 1926 года запомнился мне на всю жизнь. Он выдался хмурый, метельный, с ледяным ветром. Снег как начал валить с утра, так и не переставал до позднего вечера. На улицах намело сугробы. Не видно было трамвайных путей, и вагоны двигались еле-еле. Некоторые даже сошли с рельсов и стояли внаклон, с опущенными токоприемниками.

В такую погоду собаки на волю не выпустишь, а люди, истосковавшиеся по работе, рады были и ветру, и вьюге, и особенно снежным сугробам на трамвайных путях.

В другое время и я бы, наверно, побежал чуть свет в трампарк Блохина наниматься на работу, но у меня еще оставалось кое-что от трешки, заработанной у нэпача, и я не торопился. К тому же сегодня двадцатое число — день, когда подросткам выдают пособие по безработице.

Как я и предполагал, из-за снегопада людей на Кронверкском было немного. Получив в окошечке свое пособие, решил сходить напротив, в Народный дом, там демонстрировался кинофильм с Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Но удастся ли проскочить перед началом сеанса без билета? На Лиговке в «Теремке» и «Пчелке», где перед сеансом чудит Вася Гущинский, все было просто. А в Нардоме мне еще не доводилось бывать.

Пока я стоял и думал, к трамвайной остановке подкатили два грузовых вагона, и из них стали выходить мужчины и женщины с большими вениками и широкими деревянными лопатами. И среди них она... Тома!

В осеннем суконном полупальто, старых туфельках на стоптанных каблуках и шерстяном платке, повязанном по-бабьи, она показалась мне какой-то другой, не прежней. Зато глаза, голубые ласковые глаза, так приветливо и сочувственно встречавшие меня в магазине «Исай Волах с братом», ни капельки не изменились. Как будто никакой беды не свалилось на плечи этой восемнадцатилетней девушки.

— Тома!

— Ты тоже здесь? — спросила она просто, ничуть не удивившись, подумав, что я из другого вагона.

— Я случайно увидал тебя...

— Разве у тебя другая работа?

Я промолчал.

— За что Исай уволил тебя?

— К нему приехала племянница из Умани. Ты, наверно, видел ее?

— Да, — коротко сказал я. — Тома, бросай лопату...

Она растерянно посмотрела на меня, отступила на полшага и отрицательно мотнула головой.

— Кто мне предложит работу получше? На бирже меня даже на учет не берут.

— Разве ты не состоишь в профсоюзе?

— Нет, Исай не разрешил мне вступать, так я и осталась...

— Ты очень легко одета для такого мороза.

— Что поделаешь. Я задолжала хозяйке, и она заявила, что не пустит меня ночевать. Не идти же мне на улицу... — прибавила она дрогнувшим голосом и отвернулась.

И так мне стыдно стало перед ней, что захотелось тут же провалиться сквозь мерзлую землю. Как это я сдуру поверил нэпманской племяннице и ходил искать Тому на Караванную!

В это время старшой из трампарка начал перекличку.

— Тома, к тебе можно зайти вечером?

— Боюсь, что хозяйка не пустит...

— Пустит, — сказал я твердо. — Дай адрес. — И, забыв про Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса, побежал продавать часы.