От снега до снега

Мне дали за них неслыханную, казалось, сумму — семнадцать рублей. Да шесть рублей получил я сегодня на бирже труда. Это же целое состояние!

Вечером, купив на рубль колбасы, сыру, ситного с изюмом и бутылку лимонада, я отправился на Знаменскую к Томе.

Дверь мне открыла нестарая женщина в длинном халате с белым чепчиком на голове.

— Ты к кому? — недоверчиво глядя на меня, спросила она.

— К сестре, к кому же...

— К Томе?

— Ага...

— Она мне никогда не говорила, что у нее тут брат.

— Неужели не говорила? — удивился я.

Хозяйка несколько минут постояла молча, решая, пускать меня в квартиру или не пускать.

— Проходи, если брат, — сказала она, все еще с недоверием глядя на меня, но я уже шагнул за порог и захлопнул за собой дверь.

Я долго уговаривал Тому взять у меня деньги, но она решительно отказывалась, вероятно подумав, что я раздобыл их нечестным путем. А когда я сказал, что скопил за три месяца свое пособие по безработице, она уступила, согласившись взять только половину — одиннадцать рублей.

— Мне хватит, — сказала она. — Пятерку я должна хозяйке. А на остальные шесть рублей куплю билет до Орши. — И поспешно заверила: — Я верну тебе долг при первой же возможности, вот увидишь.

Эти слова испугали меня.

— Не уезжай, Тома!

— Поеду к сестре. Мне здесь, в большом городе, одной без работы страшно...

Я чуть было не сказал, что постараюсь быть рядом с ней, не оставлю ее одну, но, подумав, что и сам я не в лучшем положении, промолчал.

Назавтра я проводил ее на вокзал. Перед самым отходом поезда незаметно положил ей в муфту остальные деньги и выпрыгнул из вагона.

Поезд увозил ее надолго, на целых двадцать лет...

А встретились мы чисто случайно поздней осенью 1945 года в небольшом маньчжурском городе Семь Балаганов на правом берегу Амура.

Вот как это произошло...

В конце сентября, демобилизовавшись из армии ПВО, я стал хлопотать о поездке на Дальний Восток. Мне не терпелось поскорей попасть туда.

В Москве я через секретаря редакции «Красной звезды» полковника Борисова выправил воинское требование на Хабаровск. Демобилизационных денег вполне хватало на дорогу, и я отправился на Ярославский вокзал.

В плацкартном вагоне поезда сразу признали во мне недавнего блокадника, потому что на каждой станции я покупал неимоверное количество съестного.

Видя, как я в один присест уничтожаю полтора десятка крутых яиц, одни пассажиры смотрели на меня с жалостью, а другие просто с неуважением.

Дня через четыре все это у меня прошло.

Дорога длилась без малого одиннадцать суток. За это время я отоспался, вошел, как говорят, в тело, и былые тревоги остались позади.

Правда, по ночам я часто пробуждался и кричал. Все еще снились мне то артобстрел, то бомбежка, то вдруг пронзительно начинал стучать над ухом метроном, а однажды я увидал во сне длинные столы, ломившиеся от снеди, и уныло бродившего меж ними моего редактора с начищенным до блеска котелком, из которого он по ночам ел кашу.

Милый мой Павел Иванович, где ты теперь? Остались ли живы твои жена и дети?

В Хабаровске я пробыл недолго.

Обратился к начальнику управления пограничных войск генерал-майору Никифорову, который знал меня еще до войны, и попросил его дать мне возможность, пока Амур не покрылся шугой, переправиться на правый, китайский берег, где находились наши военные комендатуры.

Хотя война с Японией кончилась и я приехал, можно сказать, к шапочному разбору, мне все же удалось поездить по дорогам Северной Маньчжурии.

Была наша комендатура и в городке Семь Балаганов. Городок этот небольшой, всего с десяток недлинных улиц, тесно заставленных глинобитными фанзами. Лишь в центре на зеленой площади стояли два кирпичных дома и приземистая пагода с черепичной крышей и статуей Будды у дверей.

Комендатура разместилась в кирпичном доме, где прежде была японская жандармерия. По рассказам горожан, дом этот старались обычно миновать, а если случалось проходить мимо, то незаметно для японского часового убыстряли шаг.

А на прием к советскому коменданту хотели попасть все — и местные жители, и крестьяне из ближних и дальних деревень.

Помню, при мне вошел в кабинет худой, сожженный солнцем старик. Он двое суток добирался сюда верхом на муле, хотя дело, за которым он тащился в такой неблизкий путь, решилось в несколько минут.

Лет пять тому назад Ван Цзе-гуан — так звали старика — арендовал у помещика клочок земли на каменистом склоне сопки. Урожай с этого крохотного поля был так скуден, что его едва хватало прокормить до половины зимы семью. И вот теперь, когда советские войска принесли трудовым людям свободу и за воздух, которым они дышат, не нужно платить японцам никакого налога — при этих словах морщинистое лицо китайца выразило ироническую усмешку, — может ли он, Ван Цзе-гуан, запахать участок земли побольше и пониже, скажем у самого подножия сопки.

— Можете, товарищ Ван, — твердо сказал капитан Стрельцов. — А в недалеком будущем здесь установится народная власть и вам отведут, я думаю, надел земли где-нибудь в долине. Зачем же старому человеку лезть с мулом на сопку?

Ван был чрезвычайно доволен ответом коменданта.